Сегодня и завтра

Панаев Иван Иванович

Графъ посмотрлъ на него.

Они отошли на нсколько шаговъ.

Графъ остановился.

— Еще немного подальше, графъ. Видите ли, здсь экипажи, здсь люди…

Они отошли еще дальше.

Графъ еще разъ посмотрлъ на него.

— Что вамъ угодно? — повторилъ онъ.

— Вы сейчасъ это узнаете.

Молодой человкъ посмотрлъ кругомъ себя.

— Кажется, здсь никого нтъ: мы глазъ на глазъ. Графъ! за оскорбленіе платятъ оскорбленіями, за насмшку насмшкой, за презрніе презрніемъ…

— Что это значитъ?

— Минуту терннія,

ваше сіятельство. Я слышалъ вашъ разговоръ обо мн съ княжной, здсь, на этомъ бал… Я не подслушивалъ, я просто слышалъ: вы говорили такъ, что не одинъ я могъ слышать… Вы воображали, графъ, что можете смло во всеуслышаніе издваться надъ человкомъ простого круга; что этотъ человкъ, котораго вы видали въ зал раза два или три въ углу, робкаго, молчаливаго, неловкаго, что этотъ человкъ не заслуживаетъ ничего, кром вашей насмшки… Вы ошиблись, графъ!.. Вы видите, что я умю говорить, что я, человкъ изъ толпы, не могу и не хочу снести оскорбленія… Вы понимаете меня? Но я увренъ, что въ васъ есть благородство — я говорю не объ одномъ благородств, которое вы изволили пріебрсть вашей наслдственной короной…

Графъ стоялъ будто пораженный ударомъ грома. Онъ видлъ, до чего довела его неосторожность, до чего довели еге эти незначительныя, необдуманныя, пошлыя фразы, брошенныя на втеръ. Слова молодого человка, эти слова, болзненно вырывавшіяся изъ груди, были тяжки для графа: они какъ свинецъ подавляли его. Да, онъ раскаявался въ своей опрометчивости. Позднее раскаяніе!

— Довольно, я понялъ васъ, — сказалъ ему графъ твердымъ голосомъ.

— Я не ошибся въ васъ, графъ! — Тутъ молодой человкъ, будто боясь, чтобы ихъ не подслушали, подвинулся на полшага ближе къ графу и сказалъ ему что-то шопотомъ.

— Вы согласны?

— Согласенъ.

— Завтра утромъ.

— Да.

Графъ хотлъ итти.

— Еще одно слово, графъ! Вы могли сегодня же заплатить жизнью за вашу остроумную насмшку надъ бднымъ, незначащимъ человкомъ. Да, ваша жызнь висла на волоск… Я хотлъ зарзать васъ, графъ, какъ ржутъ разбойники, тайкомъ, изъ-за угла. Вотъ этотъ кинжалъ готовился для васъ. Но я не могу быть подлымъ убійцею. Итакъ завтра въ 11 часовъ, за М… заставой.

Карета за каретой тянулись къ подъзду. Разъздъ продолжался.

Графъ пошелъ къ подъзду. Навстрчу къ нему бжалъ Ф*: онъ искалъ своей коляски. Графъ шопнулъ ему что-то на ухо. Тогъ вздрогнулъ и посмотрлъ на него.

— Ни слова!

И они пожали другъ другу руку.

Графъ возвратился домой и, не раздваясь, всю ночь просидлъ въ креслахъ. Руки его были судорожно сжаты. Онъ былъ холоденъ, какъ мраморъ.

Къ утру онъ всталъ съ креселъ; лицо его осунулось и покрылось синеватою блдностью; онъ подошелъ къ столу, написалъ ппсьмо, запечаталъ его и призвалъ человка.

— Я сегодня утромъ ду. Если до вечера не возвращусь, ты отнесешь это письмо къ князю В*.

— Слушаю, ваше сіятельство.

Въ 10 часовъ утра къ нему пріхалъ Ф*; Ф* осмотрлъ ящикъ съ пистолетами и веллъ положить его въ карету. Въ 11-мъ часу карета

выхала со двора. Садясь въ карету, графъ произнесъ вполголоса: сегодня и завтра!

Графъ не возвращался домой. Вечеромъ письмо его было отнесено къ князю В*.

— Оігъ общалъ быть, онъ не детъ: что это значитъ?..

Къ вечеру князь занемогъ.

Жадному до новостей городу брошена была добыча.

"Дуэль, дуэль! Графъ Болгарскій, женихъ княжны В*, и какой-то молодой человкъ, тотъ, что видали тамъ-то и тамъ-то… Боже, какое несчастіе!"

Разсказчики и разсказчицы были въ восторг.

Бдный Н*, представившій Кремнина къ княгин, былъ въ отчаяніи. Онъ говорилъ педантически, приглаживая свои бакенбарды, что онъ совершенно скомпрометированъ.

На слдующій день князь почувствовалъ, что ему легче. Онъ перемогъ себя и всталъ съ постели.

— Ольга! я получилъ записку оаъ графа, — сказалъ онъ. — Графъ никуда не вызжаетъ: онъ нездоровъ. — Несчастный отецъ глоталъ слезы и улыбался, смотря на дочь.

— Нездоровъ? — повторила она — и задумалась.

Прошелъ еще день, другой, третій — нтъ графа. У Ольги распухли глаза отъ слезъ. На четвертый день она уже не плакала; подошла къ отцу и спросила его твердымъ голосомъ:

— Что же, онъ все нездоровъ?

Отецъ вздрогнулъ.

Черезъ нсколько дней въ кабинет князя собралось нсколько докторовъ. Князь пошелъ на половину дочери и за нимъ эти доктора. Князь вошелъ къ ней въ комнату. Доктора не входили. Княжна лежала на кушетк. Лицо ея было закрыто руками. Отецъ подошелъ къ ней.

— Ольга!

Она встала съ кушетки.

— А, это вы, батюшка?

— Каково ты себя чувствуешь, другъ мой?

— Ничего, очень хорошо…

Минуты дв они оба молчали. Отецъ взялъ ее за руку.

— Другъ мой! — сказалъ онъ ей: — общайся мн быть благоразумною…

Голосъ отца дрожалъ.

— У тебя еще остаюсь я…

Ольга посмотрла на него. Ея зрачки остановились, губы образовали какую-то гримасу, похожую на улыбку; она пошатнулась.

— Помогите, помогите! — закричалъ князь отчаяннымъ голосомъ.

Доктора вбжали въ комнату.

IV

Но ты поднялся, ты взыгралъ,

Ты прошумлъ грозой и славой –

И бурны тучи разогналъ,

И дубъ низвергнулъ величавый.

А. Пушкинъ.

Хороша ты, Волга, царица ркъ русскихъ! Гульливы и веселы твои воды! Прихотница, красиво — то сжато, то раскидисто — бжишь ты, и порой страшно сердишься, и мутишься, и стонешь, и разливаешься! Твои дти, баловни-волны, затваютъ подчасъ чудныя потхи: он вьются, пнятся, перегоняютъ другъ друга, переливаются на ясномъ солнышк, немилостиво играютъ съ бдными судами, прыгаютъ на эти суда, скачутъ, заливаютъ, топятъ безсильныхъ и еще, безжалостныя, радуются ихъ немощи и удальству своему.