Сегодня и завтра

Панаев Иван Иванович

Узорчаты берега твои, красавица Волга! Высоко вздымаютъ они свои скалистыя вершины! Въ ихъ глубокихъ расщелинахъ, на ихъ широкихъ уступахъ растутъ вковыя деревья, склоняясь къ водамъ твоимъ, изгибаясь, падая, и между ними вьется кустарникъ, и кой-гд торчатъ его безобразныя, высохшія иглы, и кой-гд среди темной зелени голый утесъ высовываетъ свою желтую, песчаную голову.

И Сальваторъ Роза заглядлся бы на берега твои, разгульная Волга! Я помню: еще дитя, стоялъ я на берегу твоемъ. Срыя тучи облегли небо, вереница дикихъ утокъ тянулась по поднебесью чернымъ поясомъ — и ты сумрачна была, Волга, какъ небо, и тяжело поднималась и опускалась твоя свинцовая грудь…

Когда судьба снова привела меня къ твоему берегу, ты была скована

льдомъ: я не любовался твоею молодецкою удалью, твоимъ широкимъ привольемъ. Равнодушно прохалъ я по твоей ледяной кор, равнодушно смотрлъ, какъ яркое зимнее солнце играло съ инеемъ, который обсыпалъ деревья и кустарники береговъ твоихъ, и сверкалъ и щеголялъ, какъ сверкаетъ и щеголяетъ бальное убранство отъ многоцнныхъ каменьевъ.

Когда же снова я увижу тебя, Волга? А въ эту минуту я бы хотлъ надышаться свободой, наглядться на безпредльность, налюбоваться привольемъ и, можетъ быть, раздуматься о прошедшемъ! Когда же снова я увижу эти великолпныя хоромы, гордо, красиво рисующіяся на берегу твоемъ, старинныя хоромы русскаго барина, и большую каменную церковь съ пестрыми главами и горящими крестами, замтную издалеча, и эту деревню, которая такъ картинно раскинулась около церкви по береговому скату?.. Когда? Когда?..

Въ этихъ хоромахъ, принадлежавшихъ князю В*, назадъ тому года четыре, кипла жизнь, везд встрчались слды одушевленія. По широкимъ лстницамъ бгали взадъ и впередъ безтолковые лакеи, мелькали повара; и поваренки въ блыхъ курткахъ и колпачкахъ набекрень; по тнистымъ аллеямъ парка разъзжали линеійки и кабріолеты. Теперь везд пусто — и въ дом, и въ саду, и въ парк. Говорятъ, дорожки сада заросли травою, на мст роскошныхъ цвтниковъ торчитъ безобразный репейникъ, кой-гд проглядываютъ высохшіе сучья шиповника, и между ними печально красуется одинокій, опальный цвтокъ. Тихо въ забытомъ саду, тихо окрестъ опуствшаго дома; лишь порой слышится стонъ Волги, да ея одонообразные всплески, да глухой говоръ вковыхъ деревьевъ и страшное завыванье втра, грознаго предвстника бури.

Такъ, кажется, 4 года тому назадъ (врно только то, что это было въ іюл, черезъ 6 мсяцевъ посл того, какъ объявлено было Ольг о смерти ея жениха), князь В* сидлъ въ одной изъ комнатъ своего деревенскаго дворца, окна которой выходили на Волгу. Передъ волтеровскими креслами, на которыхъ сидлъ князь, былъ поставленъ столикъ, а на столик стояла большая фарфоровая чашка съ чаемъ. Онъ былъ блденъ; лицо его очень измнили эти полгода; его волосы, съ прежнею тщательностью всчесанные кверху, почти совершенно посдли. Онъ машинально повертывалъ въ рук чайную ложечку. Немного поодаль у стола, въ промежутк двухъ оконъ, стоялъ человкъ лтъ сорока, въ черномъ фрак, очень серьезный, съ нависшими на глаза бровями, который съ важностью потиралъ рукою свой подбородокъ. Противъ креселъ князя, за богатымъ роялемъ, сидла княжна Ольга. На ея личик вы совсмъ не нашли бы тяжкихъ слдовъ печали, нтъ, это личико было такъ же цвтисто, такъ же игриво и одушевленно, какъ и нсколько мсяцевъ назадъ, въ т дни, когда она сидла объ руку съ графомъ и говорила ему: "Безъ тебя мн нтъ счастія, нтъ жизни!" На княжн было блое тюлевое платье, на груди букетъ живыхъ розъ; тесьмы волосъ ея были стянуты золотой пластинкой фероньерки, съ крупнымъ брилліантомъ въ середин. На бронзовой розетк рояля вислъ внокъ, искусно сплетенный изъ разныхъ цвтовъ, которые уже начинали вянуть. Ольга то брала какіе-то странные аккорды, то, опустивъ недвижныя руки на клавиши, была въ задумчивости. Догоравшее солнце слабо играло на полу и на стнахъ комнаты. Черезъ нсколько минутъ княжна встала съ табуретки, посмотрла на ноты, которыя лежали на пюпитр, перевернула листъ, потомъ взяла внокъ и пристально посмотрла на него, потомъ отошла отъ рояля и улыбнулась.

Князь взглянулъ на человка въ черномъ фрак.

Тотъ сдлалъ гримасу, открылъ табакерку и сталъ съ важностью перебирать табакъ.

Ольга подошла къ отцу.

— Эти цвты вянутъ! —

печально сказала она.

Князь молчалъ.

— Вянутъ! А вдь я нарвала ихъ только за два часа передъ этимъ. Посмотрите, посмотрите, какъ опустлись листики розы! Бдная роза!

И нсколько минутъ она стояла молча, печально, съ поникшей головкой.

— Вы меня любите, батюшка? Да, вы меня очень любите? Правда? — И она наклонилась къ отцу и поцловала его.

У старика навернулись слезы. Онъ тихо проговорилъ:

— Ты моя жизнь, Ольга!

— Ваша жизнь!.. А вотъ этотъ дикій жасминъ — онъ совсмъ завялъ. Я его вырву изъ внка… Завялъ! завялъ!

Она отошла къ окну.

— Знаете ли что? — произнесла она тихо и потомъ запла вполголоса… — Я,

Какъ пчела, жужжа, мелькаю, Въ пышной роз исчезаю, Ароматъ цвточный пью И, играя, догоняю Серебристую струю….

— Какой чудесный вечеръ, батюшка! Взгляните, какъ играетъ солнце на поверхности воды. Посмотрите на небо! Ахъ, какіе чудесные цвта, какой блескъ, какое убранство! Вотъ яхонтъ, вогъ изумрудъ, вотъ золото, золото — И все покрыло золото…. Я не люблю золота!

И потомъ она тихо, на цыпочкахъ, подошла къ роялю, пробжала руками до клавишамъ и запла:

Опостыллъ мн свтъ — Друга милаго нтъ! Одинъ разъ посмотрть На него, хоть во сн, И потомъ умереть, Умереть дайте мн…. Гд же онъ? Онъ убитъ, Онъ въ могил зарытъ. Милый мой, миръ съ тобой Ты засыпанъ землей…

И вдругъ голосъ ея задребезжалъ, какъ порванная струна арфы, и нестройные звуки обратились въ рыданіе, раздиравшее сердце.

Отецъ закрылъ лицо руками…

Черезъ нсколько мпнутъ княжна съ веселой улыбкой выбжала изъ комнаты. "Я пойду проститься съ милымъ другомъ, съ моимъ милымъ другомъ", — повторяла она……

Уже солнце садится… Деревцо мое!

Оно ждетъ меня, оно скучаетъ безъ меня…"

Князь остался вдвоемъ съ человкомъ въ черномъ фрак. Князь всталъ съ креселъ, подошелъ къ нему и взялъ его за руку.

— Если бы вы знали, какъ мн тяжело, докторъ! Что? нтъ никакой надежды?

Докторъ пожалъ плечами, стукнулъ по табакерк, понюхалъ и пробормоталъ: "На… чужіе края, можетъ быть, перемна, разнообразіе…"

— Да, въ август мы демъ въ чужіе края. Такъ еще, можетъ быть, есть надежда? Послушайте, я васъ озолочу, докторъ…

Между тмъ княжна сбжала по лстниц въ нижнюю залу, изъ залы въ садъ и въ одно мгновеніе очутилась на широкой площадк противъ оконъ своей спальни.

Въ средин этой площадки, устланной зеленымъ бархатнымъ ковромъ дерна, гордо возвышался красивый, статный, раскидистый дубъ. Вы залюбовались бы его роскошными втвями, двственной свжестью его зелени, залюбовались бы его могучей растительной силой, вы, которые привыкли смотрть на жалкія деревья, кое-гд безсмысленно торчащія между кирпичными громадами зданій, на эти бдныя деревья, опаленпыя солнцемъ и одтыя въ пыль.

Княжна подбжала къ дубу, посмотрла на этотъ дубъ, покивала ему своей головкой — и въ эту минуту ея локоны такъ мило разсыпались но лицу, и она такъ мило откидывала ихъ отъ лица.

— До завтра, до завтра! — говорила княжна… — Мы завтра увидимся съ тобою, милый другъ. Я приду къ теб имет съ солнцемъ… Теперь оно уходитъ, и я ухожу отъ тебя. До завтра, до завтра!

И дерево будто понимало слова княжны, будто сочувствовало этой странной привязаиноети къ нему: его листы, тихо колеблясь, казалось, шептали что-то нжное въ отвтъ на ея привтствіе.