Сегодня – позавчера
Шрифт:
— Сколько могло за это время подойти им подкреплений?
— Днём особо крупных подкреплений не видели. Машины туда — сюда ездили.
— Значит, мост уже проходим для техники? Получается, что их может быть сколько угодно. За ночь они могли и пару танковых батальонов перекинуть, не говоря уже о пехоте. А наши пушки отстали.
— А у вас и орудия есть?
— Будут. Подойдут.
— А что вы за часть такая? И форма у вас странная. И пушки.
— Отдельный истребительно-противотанковый батальон НКВД. Говорит о чём-нибудь?
— Да уж. Чекисты.
— Не обязательно. Я вообще в органах не состою и не состоял. А комбат — пограничник. НКВД занималось формированием, оснащением,
— Целый батальон особистов.
— Можно и так сказать. Не любишь ты особистов, как я погляжу. Ну, это твоё дело. Люди все разные, а работа у особистов особая — всех подозревать. Это, знаешь ли, на характере сказывается. И частенько не в лучшую сторону. А недругов у нашего народа хватает. И в наших рядах тоже. Кто-то умышленно гадит, в открытую или втихую, подленько, а кто и по недоумию. А кто и ошибается. Бывает же, что человек ошибается. Устал, например, не спал пару суток. А цена ошибки на войне — жизни. Когда одна — самого незадачника, а когда — сотни и тысячи. Вот возьмем пример одного маршала. Тухачевский фамилия его была. Я не знаю причин его ошибок — умысел или наоборот, недомыслие. Его, вроде, в связи с немцами уличили. Но, с другой стороны, сами немцы его называли «кремлёвским мечтателем», считай — недоумком. Главное, что он заказал промышленности двадцать тысяч танков. Все с противопульной бронёй. Самовары. И ни одного эвакуатора, ни одной подвижной реммастерской, нет кранов, способных идти с танками одной дорогой и скоростью и оперативно поменять башню или двигатель. И главное — нет радиосвязи, заправщиков, подвоза боеприпасов, бронетранспортёров для мотопехоты, тягачей для пушек. Все эти танки стали не инструментом победы, а обузой для наших генералов и трофеями для генералов врага. Они сотнями захватывали неповреждённые танки, у которых просто кончилось топливо, а заправить было нечем. А тысячи прекрасных орудий, гаубиц, что нечем было перевезти? Вот — цена ошибки. Народ десятилетие горбатился на воплощение мечтаний одного дурака. Нужны были не десять тысяч лёгких танков, а десять тысяч тягачей для гаубиц. Рассекретили этого «говоруна», расстреляли, делом занялись. Но… А если бы его до сих пор не выявили бы? Хоть четыре года, но было у наших конструкторов.
— Вить, не шуми.
— Извини, Шило. Увлёкся.
— Переходим в «молчание». Рассыпались. Далеко до твоих разведчиков, лейтенант?
— С километр ещё.
— Кто первым их увидит, от меня получит вознаграждение.
Дальше шли молча. Заморосил дождь. Не сильный, но холодный. Обычный октябрьский дождик, что может моросить сутками. Плащ-палатки мы не взяли — шуршат. А «леший» сразу промок, потяжелел. Все разведчики стали похожи на мокрых куриц. Стало ещё темнее. Стали держаться более плотно, чтобы не потеряться.
Идущий впереди Шило вскинул руку. Все замерли. Шило опустил руку на уровень плеча, вытянув в сторону. Все разбежались по укрытиям. Я сел за дерево, вытащил свою заточенную сапёрную лопатку.
— Стой, кто идёт?! — Раздался с земли тихий голос.
— Филин, — ответил Морозов.
— Плохое мясо.
— Лучше, чем никакого.
— Афанасий, ты?
— Я, Петро, выходи. Не дёргайся — чекисты народ нервный.
Вышел один. В мокрой плащ-палатке он выглядел двигающимся мокрым камнем.
— Ещё один, — шепнул Шило.
— Он мой человек.
Мы, с Морозовым, вышли навстречу. Поручкались, я представился, он представился сержантом Шоловым Петром, командир разведвзвода первого батальона. А весь его взвод стоял у дерева в лице одного бойца. Они с интересом нас разглядывали. Ребята Шила и Лешего обошли нас — охраняют периметр.
— Что там
— Тихо сидят, как мыши. Тоже дождь не любят.
А потом мне объяснили, что дальше на лесной дороге стоит лесопилка, от неё дорога расходиться — на мосты, в посёлок, к полустанку — так пиломатериал и вывозили, и прямо на соседнее село, что в двенадцати километрах на север. А на лесопилке — пост немцев. Два мотоцикла, два пулемёта, человек пять-шесть немцев.
В тихую мы их сможем обойти, а вот роты — нет. А поднимется стрельба — вся операция — насмарку.
— Надо их в ножи брать. Что скажешь, Семёнов?
— Можно. Окружить, разом и взять. Нас больше, нас не ждут.
— А кто выстрелит? Тревогу поднимут?
— Сколько отсюда до полустанка?
— Километра два-три. И всё лес.
— Леший, вы с глушаками?
— Ага.
— Окружаем лесопилку. Леший — снимаешь часового, потом страхуете. По лесу ваш щелчок не услышат, тем более дождь. Шило, со своими и я — берём их в ножи. Разведка Морозова — резерв — перекрываете дорогу к полустанку. Кадет — дорогу в северное село, Мельник — к мостам. Сигнал к атаке — выстрел Лешего. Вопросы? Тогда, двигаем, в темпе вальса.
Лесопилка — деревянный длинный сарай, с просевшей крышей. Ребята рассыпались, медленно окружая строение. Медленно, чтобы — тихо. Но, дождь громче стучал по жестяному козырьку над воротами в цех. А вот и караульный немец — прижухся, нахохлившись, под этим козырьком на груде обрезков пиломатериала. Я смотрел на него во все глаза — я впервые вижу немца. В каске, на каске — очки с резинкой, в плаще с поднятым воротником, он сидел понурясь, автомат на коленях. Спит, что ли? Нет, передёрнул плечами — озяб. Сейчас совсем остынешь, гад!
Я опять достал лопатку, в левую руку — штык-нож СВТ обратным хватом, приготовился к броску. Леший смотрел на меня, его СВТ смотрит на часового. Все ли заняли позиции? Ёще подождать? Можно и плохого дождаться. Пора!
Я уже повернул голову к Лешему, что бы кивнуть, спуская его курок, но тут скрип. Я замер, медленно — медленно повернул голову. Это ворота приоткрылись, вышел ещё один немец, потянулся, передёрнулся весь, что-то спросил у караульного. Тот, так же в полголоса, ответил. Немец хмыкнул, отвернулся, не выходя из-под козырька стал копаться в ширинке.
Я обернулся к Лешему, показал два пальца. Тот кивнул, потом отвернувшись, просигналил пальцами ещё кому-то невидимому в темноте.
А у лесопилки журчал струёй немец, караульный что-то бубнил недовольно. Я махнул лопаткой, вскакивая. Почти одновременно звякнули, оглушительно в тишине, выстрелы снайперов. Я рванул к воротам, проскользнув левой ногой по влажной траве.
Сидящий немец беззвучно завалился набок, а вот стоящий с грохотом ударился о досчатую стену цеха. Меня обогнали две тени, прошмыгнули в ворота. Я подбежал к воротам. Тот, что стоял, ещё шевелился. Рубанул лопаткой, как топором, только с чавканьем и хрустом. Кадет «проконтролировал» караульного. Пока мы возились с этими, все ребята Шила уже были внутри. Я за ними.
— Всё чисто, старшина, сюда, — раздался шёпот.
— Молодцы. Всех успокоили или живые есть?
— Одного просто оглушили. Допросим.
— Проверьте всё, а то спрятался какой хитрец — сюрпризы нам не нужны.
Тихий шорох шагов по опилкам.
— Как вы тут ориентируетесь, я ничего не вижу.
— Тут лампа горела, но мы её в первую очередь разбили.
Я зажёг спичку, нашел лампу. Топливо из неё уже натекло на ящик, на котором она и стояла. Хорошо — потухла лампа, а то полыхнуло бы. Эта лесопилка — большой склад дров. Горело бы так, что из космоса было бы видно, не то что из деревни. Стекло разбито, но лампу зажёг. Коптила, но горела. Не рванула бы.