Сегодня – позавчера
Шрифт:
Огляделся. Оказался я в какой-то конторке, отгороженной от остального цеха стеной из горбыля, обшитой мешковиной. Немцы спали на лавках, один — на столе. Теперь на них же и лежали мертвыми. Автоматы стояли прислонённые к столу, два пулемёта с дырчатыми кожухами на стволе — у выхода, на сошках. Тут же цинки с лентами.
— А который живой?
— Тот, что на столе. Решили, что он — главный.
— Раз выше всех лежал — значит главный? А где этот зассанец спал?
Шило удивлённо закрутил головой. Места больше нет.
— Он на опилках спал. Там я ещё одного приголубил. С перепугу так запутался в брезенте, которым укрывался, что сам себя головой о станок ударил. Я добил, — доложил один из бойцов Шила, невысокий крепыш, кажется Валерой зовут, но больше — Вареником.
— Плохо, Семёнов, плохо. Одного фрица прозевали, а он мог нас всех одной очередью положить, тревогу поднять. Сразу надо все закутки проверять! Лампу уронили, чуть лесопилку не сожгли — был бы такой сигнальный костёр! Плохо. Это нам трижды сегодня крупно повезло — лампа потухла, этот сам себя обезвредил — твою работу, Шило, выполнил, и этот, что отлить вышел. Чуть раньше мы часового застрели — а этот не спал, схватил бы пулемёт — и было бы вам Бородино. Повезло, но везти постоянно не может. В другой раз удача может быть не на нашей стороне, тогда что? Уяснил, старший лейтенант Семенов?
— Уяснил.
— Кто из вас немецкий знает? А как же мы его допрашивать будем? Нет, я не знаю немецкого. Да с чего ты взял?
— Я немного знаю. В школе учил, мать помогала, — подошёл Кадет.
— Четвёртый раз повезло. Эх, Шило, Шило. Что же ты за сыщик такой — прокол на проколе? В разведгруппе ни одного переводчика? Ты как их допрашивать собирался? Телепатически? Иди, герой, периметр обеспечь. Изучить трофейные пулемёты срочно. Если не ошибаюсь — МГ-34. Зверь — машина. Сенокосилку заменить может. О, печка! Горячая ещё. Только потухла. Слышь, Шило, ты почему здесь ещё? Ладно, погодь. Периметр расставь, трофейные плащи им раздай. Остальных сюда гони — пусть обсохнут пока. И почаще людей меняй.
Шило ушёл.
— Ребят, давай, эту падаль освобождайте от наших трофеев, то есть, раздевайте до нижнего белья, пока не окоченели, и выносите эти куски дерьма подальше. Этого свяжите и тоже вынесите. Нечего падали рядом с людьми делать.
— А зачем нам их шмотки?
— Маскарад будем делать. А может — не будем. Но, возможность будет. Трофеи — в кучу. Мы не грабители, не мародёры. Трофеи собираем централизованно и так же распределяем. Всегда хотел встать на довольствие не только к НКВД, но и к Гитлеру. Пусть снабжает. Мельник — печка. Что вылупился — мухой! Дверку не закрывай — пусть свет будет. Кадет, бери лампу, пойдём общаться вслух с недобитком.
Я с интересом рассматривал немца. Что сжался у пилорамы. Светлые волосы, светлые глаза (при пляшущем свете масляной лампы много не разглядишь), обычное европейское лицо. На улице встретил бы — прошёл мимо. Такой же как и я. Ариец, тля!
— Кадет, скажи ему — орать не будет — кляп вынем.
Мишка долго думал. Фраза явно не из школьной программы. И я тоже, с придурью. Пошёл в разведку без переводчика. Как информацию добывать? По-английски их допрашивать? Так его я тоже в пределах школы знаю. Ну, ещё из фильмов и игр, типа: «айл би бэк». А по-немецки только и знаю: «Гитлер капут», «хенде хох», «айн, двай, полицай», а, ещё «арбайтен», типа «работай!». Много не поговоришь.
Мишка что-то сказал, немец закивал. Я осторожно вынул тряпку (его же пилотку) из его рта. Немец часто задышал.
— Спроси — кто он такой, номер части.
Мишка переводил. Немец заговорил хриплым голосом. Но, что за противный язык у них. На их языке только ругаться хорошо. Хуже только змеиное шипение польского. Что-то он много балаболит.
— Что он там буробит?
— Предлагает сдаться. Тепло, еду обещает. И всё такое.
— Понятно, дальше не надо. Знаю я, что такое их гостеприимство. Обратно ему эту тряпку запихай в рот. Не для этого вынимали. Ну, каков, а? Наглец! Ещё немец не пуганный. Это — поправимо. Хорошенько запхни, чтоб не пикнул. Сейчас я ему покажу наше, русское, гостеприимство к незваным гостям. Ноги ему свяжи, сапоги сними.
Я пошёл по цеху в поисках инструмента устрашения. Ни топора, ни пилы — всё выгребли, мародёры, мать их! Подобрал кусок ленточной пилы. Пойдёт.
Идя обратно, задумался. Сейчас я стану живодёром. Никаких эмоций это во мне не вызывало. А ведь я сегодня убил человека. Тот немец, у ворот, ещё дёргался, к поясу с пистолетом тянулся. Снайпера недоработали. «Грязная», неаккуратная работа. Пусть темно, но в упор же, по неподвижной цели! Вот, критикую ребят, а у самого — ноль эмоций. Слышал, что люди блюют, когда производят первого жмура. Синдром новобранца. А тут — как просто в морду дал, потряхивает от избытка адреналина. Никаких угрызений совести. Я — убийца. Киллер. Не знал. А может я потенциальный маньяк? Сейчас вот человека планирую разделать, как свинью, хотя сам даже свинку ни разу не заколол, держал только, пока отец резал.
— Кадет, скажи ему — будет говорить — домой поедет, но воевать не будет. А будет молчать — будет больно-больно умирать.
Не верит. Ну, что ж. Доверие надо заслужить. Левую лодыжку немца перетянул его же ремнём, чтобы кровью не истёк и стал отпиливать ему ступню. Кадет сразу стал рыгать в темноту, возня разведчиков прекратилась — смотрят. Немец вертится, как юла, но это лишь ему хуже — рванный срез получиться. Вопил в кляп, захлёбываясь. Вот и он затих — сознание потерял? Так не пойдёт!
— Воды принесите, в себя его приведите. Он не должен пропустить ни секунды этого «удовольствия». Ишь, малохольный! Как девок наших насильничать, так это он в сознании. А от ответа отлынивает.
Честно говоря, меня самого подташнивало слегка. Но, это сначала. Теперь нет. Пока приводили в сознание немца, покурил.
— Очухался, малохольный. Как гимназистка, сомлел. Кадет, переводи. Спроси — он убедился, что я шутить не буду?
Немец закивал.
— И в плен мы сдаваться не будем. Мы — их смерть. Мы пришли им капут делать. Так и будет «капут». Это их слово. Будет говорить?
Я взял обломок пилы, сел на корточки. Немец был бледен, как мел, но молчал, вытараскав на меня свои глаза. Пожав плечами, я опять принялся пилить мягкую ногу.
— Будет говорить?
Немец закивал. Вынули кляп — и он стал «вещать». О том, что он ни в чём не виноват, что ему приказали и т. д., и т. п.
— Старая песня урки. Ничего не переводи. Он не виноват, не он такой, а жизнь такая. Этого нам не надо. Как по делу начнёт трепаться — тогда и переводи. А все эти заверения в ангельской безгрешности для архангела Гавриила оставь. Лучше спроси — что за часть, сколько их, чем вооружены, где штаб и кто командир.