Сегодня – позавчера
Шрифт:
— Счётчик не остановиться, пока не возьмём Берлин.
— А ты веришь, что сделаем это?
— Конечно. Иначе и быть не может. Тем более, что я не только верю, а знаю. Точно знаю. Никто и никогда не завоёвывал Русь.
— Татары?
— Это кто такие? Это те, что в Казани живут? Они больше русские, чем мы сами. Это было не завоевание, а слияние русских земель под одну руку. И рука та — русские цари.
Комбат достал бутылку.
— Будешь?
— Не пью, Владимир Васильевич. Совсем не пью.
— Больной? На войне больных не бывает.
— Мне вера не велит.
— Тьфу, ты. Брехун. Не берут верующих в НКВД.
Я показал крест.
— Как же тебя не выперли?
— Наоборот. Меня пригласили. Да с рекомендацией!
Я показал портсигар. Комбат хмыкнул, дунул в кружку, налил:
— Как хочешь, — и выпил.
— Владимир Васильевич, а зачем вы мне всё рассказали?
— Душу хотел облегчить.
— Полегчало?
— Да.
— А почему мне?
— Ты единственный, у кого рожа не разбита. И когда ты рядом, все остальные начинают выглядеть нормальными, живыми.
Вот это ни хрена себе! Я облегчаю приступы шизофрении?
— Витя, спой.
Я спел «Молитву», потом «Бьётся в тесной печурке огонь», «На поле танки грохотали», «Черного ворона», «Опустела без тебя земля». Комбат стремительно напился и уснул на Мельниковой полке. Я оставил его, вышел покурить. Невдалеке маячил Иванец, я махнул ему рукой.
— За обедом сгоняй.
Он принёс сразу на всех, даже тех, кто был в увольнительной. Сухпай я сразу заныкал, а горячее умяли, сидя на лавочке около входа в землянку.
— Сержант, без моего разрешения никого в землянку не пускать. Лично передо мной ответишь.
— А если ротный? Это же его землянка.
— Хоть маршал Тимошенко. Это моя землянка. Переломаю так, что за свисток три месяца не возьмёшься. Уяснил?
— Уяснил.
— Я — не надолго. Обойду всё и вернусь. Гостя моего не беспокой, пусть отдохнёт. А внутрь заглянешь — глаза фингалами закрою.
Я так понял, что я вдруг оказался старшим в батальоне. Вот так неожиданно. Комбат взял самоотвод на время, остальные офицеры, тьфу, командиры — дома, с родными.
Обошел всё, двоим в «душу» пробил за нарушение режима, а потом направился к штабной палатке.
— Стой, кто идёт?
— Конь в пальто. Фамилия, боец!
Он назвался. Даже не знаю такого.
— Кому служишь?
Растерялся.
— Эх, салага! Учить вас ещё и учить! Трудовому народу ты служишь. Запомни. В следующий раз — накажу.
— Туда нельзя, товарищ старшина. Приказ товарища майора.
— Ты, чё, ушлёпок, не понял? Или попутал? Или меня не узнал? Майор у меня в землянке, послал за письменным прибором. Смирно! Кругом!
— Я не могу, майор приказал.
— Тебе майора привести? Или письменный приказ нужен? Так планшетка его в палатке. Самого его звать? Да он тебя с говном сожрёт. Да, ладно, расслабься. Очень мне хочется бегать туда-сюда. Мне проще тебя вырубить. Да, не дёргайся ты. Меня знаешь. Меня Медведем окрестили. Но, для тебя — старшина Кузьмин Виктор Иванович. Так и доложишь, если вопросы будут. А их не будет. Что не ясно?
Боец опустил винтовку, сделал шаг в сторону.
— Вот это другое дело.
А в уме: «Бардак!»
По большому счёту, в штаб я пришёл из любопытства. Зашёл, остановился, осмотрелся с любопытством. Потом покопался в бумагах, отложил несколько пустых стандартных бланков с печатями. Бардак, кто же на пустые бумажки ставит печати. Вообще-то все. Но не в армии же! Сгодятся на что-нибудь. Прихватил ещё и незначительную записку, единственная ценность которой была в образце подписи Ё-комбата и начштаба на одном листочке. Покрутился ещё из любопытства, нашёл награды Ё-комбата (Ордена Ленина, Знамени и Красной Звезды — охренеть!), положил обратно и вышел.
— А письменные принадлежности? — спросил часовой. Я похлопал по нагрудному карману.
Вот и всё. Больше в этот день, кроме ужина, ничего не случилось. После пробежки, я тоже завалился спать.
И вот мы едем.
Я, конечно, тогда тоже ходил в увольнительную. За мной пришла опять та же «эмка» с Ваней-водилой (ну, как за мной — она привезла Санька Степанова, но я счёл её в своём распоряжении, тем более что Ваня не возражал). Сначала, я съездил на доклад к Степанову-старшему. Парфирычу доклад был не очень интересен — всё ему Санёк рассказал уже. Попрощались. Потом — в бригаду. Простился с Бояриновым и остальными знакомцами. Покружил по магазинам, закупая гостинцы для Катерины и детей. Вот после этого — к Натану. С ним и «гуданули» армянским коньяком. Но, не до потери пульса. Как только почувствовал себя пьяным, откланялся. Водрузив рюкзак с гостинцами на спину, отправился к Катерине. Там и заночевал. Утром меня разбудил гудок «эмки». Прощания были слёзными, хорошо хоть не долгими. Семья Катерины провожала меня на войну как родного мужа и отца.
А вот после этого был откровенный дурдом. Кто-нибудь представляет себе погрузку боевого подразделения в эшелон? Я не представлял. Эта тема напрашивается на отдельное исследование, которого я никогда ещё не видел. Ладно, с людьми более менее, с конями тоже справились, но ведь ещё и автотехника, пушки, зенитки, кухни, мобильные реммастерские и другое имущество. Голова пошла кругом через час после начала погрузки. Мат, рёв, грохот. О-о, ё-моё! И это только один батальон. А как же перевозили целые армии? Я в детстве читал воспоминания комиссара 16-й армии. Их везли с Дальнего Востока. Описывалась перевозка вскользь, так же и прочлась. Ну, везли и везли. И только теперь я оценил уровень управленческого искусства менеджеров этого времени. Дело ведь не только в воинских эшелонах. По железной дороге перемещалась целая страна, почти вся её промышленность. Под бомбами целые заводы были разобраны, погружены, перевезены и собраны на новых местах на Урале. И всё это без компьютеров, Интернетов, почти без связи. Как оценить этот подвиг? Возможно ли подобное повторить в моё время, со всеми его достижениями? Тут рабочий поезд на укладку стрелки собирают с такими тяжёлыми усилиями. И это при повсеместной связи, даже сотовой, когда можно в любой момент достать любого.
Погрузились, поехали. Сначала, почему-то на юг. Потом на запад, потом на север. Я уже и перестал следить за направлением. Первые сутки пути почти все всё время спали. Просыпаясь, я всё время выглядывал наружу. Мы иногда ехали (неспешно, по моим меркам), чаще стояли на запасных путях на станциях и полустанках.
На третьи сутки пути всех зенитчиков Ё-комбат выгнал из вагонов-теплушек на платформы с их орудиями и пулемётами. Они привели их в боевое положение и начались учения по боевому прикрытию эшелона. Нас, пехоту, не трогали. Почти. Теоретические занятия и физическая подготовка в ограниченном пространстве. Санёк приказал занять чем-нибудь людей, чтобы мысли дурные в головы не лезли.