Сегодня – позавчера
Шрифт:
— Я ни от чего не откажусь. Снайперские винтовки, насколько я знаю, специально отбирают, с лучшей кучностью. Они пошли бы на вооружение отдельного снайперского отделения. Или взвода. А если просто прицелы — кустарно, заводскими умельцами, прикрепили бы к обычным СВТ. В отделении по снайперу — насколько поднимется эффективность огня?
— Ладно, иди. Я тебя вызову.
Заехали к Мельнику домой, познакомились с его женой, дочкой. Мельник достал из тайника прицел, хранящийся в жестяной коробке, тщательно обёрнутой промасленными тряпками. А сам прицел — в коробке обёрнутый мягкой пелёнкой.
— Ах, вот куда делась пелёнка! А сказал — утюгом сжёг! — удивилась жена Мельника.
— Утюгом и сжёг. Ну, не всю же.
Мы пождали его в машине полчаса, пока он с семьёй намилуется.
Вот теперь можно на завод. А там меня обрадовали — сорок семь «доспехов» полностью готовы. Все до одного лично проверил, прощупал, только что на зуб не попробовал. Мельник и Миша тут же примерили. Остались довольны. Я расписался в актах приёма — заводчане тоже остались довольны. Вызвал полуторку, чтобы отвезла бронники в роту.
А потом — в инструменталку. Мужики долго затылки чесали, потом кивнули, забрали коробку с прицелом, винтовку.
— Только он съёмный должен быть, — остановил я их. Опять репы чешут. Наверно, на сварку хотели посадить.
Я мелом на щите нарисовал, насколько смог, видимые по Интернету и в играх крепления «ласточкин хвост» и натовскую «рельсовую планку».
— Я видел такие способы крепления. Не подойдёт — придумаете, может, своё. И, ещё, глушитель нужен. Вот, примерно, такого устройства.
— А его как крепить?
— Тут два варианта — накручивать на ствол резьбой, либо разрабатывать такой глушитель, чтобы крепить вместо штыка.
— Он же снизит скорость пули.
— А у вас есть свёрла диаметром 7,62? Всё равно будите на 8 мм сверлить.
— Тогда шум не снизит.
— Исказит, точно. Приглушит. А пламя выстрела полностью скроет. Уже большое дело.
— А длины какой?
— Думаю, 150-ти мм достаточно. Когда приходить на примерку?
Дальше поехали на швейную фабрику. Что интересно, на всех проходных я так примелькался сторожам, что они даже документов у меня не спрашивают. А если говорю: «Это со мной», то и у моих спутников. Непорядок, конечно, но мне удобнее.
Марии Фёдоровне, радостной от встречи с сыном, заказал маскировочный балахон. Лёгкий, просторный и бесформенный. Одного покроя, но в двух цветах — белый и пятнисто-зелёный. И, в порядке спецзаказа, по двадцать балахонов каждого цвета, все расшитые петельками и обрезками тканей и ленточками этого же цвета.
— Это тоже для маскировки. В таком костюме даже с пяти шагов не увидишь стоящего в кустах бойца. Для снайперов — самое то. Залёг в траве или зимой в снегу — и не видно тебя, пока не стрельнёшь.
Дальше поехали на артиллерийские склады. Хотел получить ручных пулемётов. Обломался. Нету. И только три 82-мм миномёта. Выписал все. Вызвал машину за ними.
Проезжая через город, остановились послушать сообщение Совинформбюро. Киев в сводке звучал. Ещё бились ребята там. Опять накатила тоска. Казалось — всё, что делаю, так мелко, незначительно. Не способно ничего ни изменить, ни исправить. Да и что я сделал? Сломал десяток костей своим же, не смог обучить ничему ни ребят в бригаде, ни в роте, даже ни одного немца не завалил. А он сейчас громит наших предков как хочет, когда хочет и сколько хочет. Вот там, на фронте, дела делаются. А всё что я делаю — детская игра в песочнице.
— Уж скорее бы на фронт. Сил нет уже терпеть. Ребята там гибнут, а мы — как в санатории, побегали, пожрали, поспали, водочку попили. Э-эх!
Миша и Мельник удивлённо смотрели на меня.
— Что?
— Сам говорил — не готовы мы к фронту.
— К этому нельзя быть готовым. Ладно, этот кадет, но ты-то, Мельник, воевал же уже.
— Какой там воевал! Выгнали в поле. Ура! Бежишь, падаешь, опять бежишь. Пули свистят вокруг, ребята падают, кричат, взрывы, что происходит — не понимаешь. Куда стрелять — не понятно. Куда-то вперёд стрелял, как все. Я и финна-то живого ни разу не видел.
— Ты же снайпером был.
— Был. Сидел в засаде, как они. А никого так и не увидел.
— Так никого и не убил?
— Говорю же тебе — даже в оптику не видел. Зато — воевал. У нас в роте половина побита-поранена, а похвалиться нечем. Как в атаку пойдём — кровью умоемся, отползаем. А потом, то место, откуда по нам стреляли — перепашут пушками — опять — «ура-в-атаку!» бежим. Так три недели отбегали и отвели нас в тыл. Вот и вся война.
— Неужели и сейчас так воюем?
— А как? По-другому не умеем. И-э-эх! Нам бы тебя, старшина, туда, в Карелию, сколько бы мужиков целыми домой вернулись. У нас же за три недели три ротных убило. Они что — «Ура! За Родину!» первый вскакивает, пистолетиком махнёт и бежит впереди всех. Первый и падает. Мёртвый. Одна пуля — в голову или в сердце.
— А был бы я там — изменилось бы что?
— Уверен! Ты ведь до хрена знаешь и умеешь. Вот научил бы нас, по-другому бы всё было.
— Ты ошибаешься, Лёха. Ни хрена я не умею. Так, видимость создаю.
— Старшина, ты это брось. Меня ещё никто никогда один на один не бил. А ты — играючи.
— С трудом, Лёха, с трудом. Я как увидел, ты «мельницу» раскручиваешь — аж похолодело всё.
Мельник, довольный, заржал. Смотрит на меня преданными глазами, как собака на хозяина. Вот, блин. Теперь я за него в ответе, как за всякого, кого приручили.
— Спасибо, Алексей. Буквально, к жизни меня вернул.
— Ага, а то я смотрю — приуныл «медведь» наш.
— Как ты сказал? Почему Медведь?