Секретарь обкома
Шрифт:
Зал с интересом слушал этот удивительный диалог секретаря обкома партии и токаря из ремонтно-механического цеха.
— Помню, — ответил Ющенко. — Одна деваха, героиня, под самым огнем меня перевязывала.
— Вот такой, товарищи, девахой-героиней оказался для политрука-ополченца Денисова ваш бывший директор Суходолов. — По залу прошел гул. — Полтора километра тащил он меня на своей спине, полумертвого. Сам был тяжело ранен. И все-таки дотащил, и вот я живу. Теперь судите: приятель он мне или кто…
Может быть, треть, а может быть, и половина из тех, что были в зале, прошли войну, знали цену помощи на поле боя, знали цену фронтовой дружбы. Зал гудел все сильнее и сильнее.
— Еще объяснять? — спросил Василий Антонович.
— Нет! — почти одним дыханием
— Ну, если ясно, так пойдем дальше. Позвольте, отвечу на некоторые записки. Насчет разведки железных руд я уже сказал, насчет строительства гидростанции на Кудесне — тоже, о водных путях помянул, о жилищном строительстве рассказывал. Так… Вот вопросик, товарищи! «Почему на своей машине вы нарушаете правила уличного движения, совершаете левые повороты, где не положено, обгоняете всех в городе, останавливаетесь даже там, где есть знаки запрещения этого? Разве правила не для всех одинаковы? Группа товарищей».
Кое-кто в зале засмеялся. Но на большинстве лиц, которые Василий Антонович окинул взглядом, прочитав записку, было ожидание: что-то, мол, скажешь, товарищ секретарь обкома, ведь и верно — твои шоферы правила движения нередко нарушают.
— Что ж, — ответил Василий Антонович, — вопрос как вопрос. Я догадываюсь, кто эта «группа товарищей». Это, конечно, владельцы собственных машин. — Смешки в зале усилились. — Ездят многие из них неважно, тоже, как говорится, правила нарушают. За это автоинспекция их штрафует. — Смех в зале стал ещё веселее. — Не так, что ли?
— Так! — крикнули. — Точно!
— Он, знаете ли, такой сосредоточенный, крутит бараночку, заняв середину улицы, катит не торопясь. И товарищу обидно, когда мимо него, с шумом и свистом, проносится секретарь обкома партии. Обогнал, видите ли, товарища собственника, да ещё и левый поворот сделал в неположенном месте. — С веселого тона Василий Антонович перешел на серьезный, нажал немножко на голос. — А что, товарищи, должен делать секретарь обкома, если он уже собрался к вам на собрание, а тут вдруг ему секретарь ЦК позвонил из Москвы и двадцать минут шел разговор об очень серьезных вопросах развития области? Что делать, когда до начала вашего собрания осталось семь минут, а ехать из центра города до комбината — сколько? Прикиньте сами. Трюхать позади собственничка прикажете в таком случае? Нет, товарищи, в таких случаях, когда дело касается встреч с людьми, когда меня ждут, когда дело надо делать, в таких случаях я обгоняю и буду обгонять! — С последним словом Василий Антонович сделал решительный жест рукой, отметающий в сторону записку с этим вопросом. Дружные аплодисменты шумно ударили в зале.
Василий Антонович утер лицо платком.
— С вопросами, кажется, все, — сказал он, когда в зале затихли. — Остается пожелать вам…
— Извиняюсь! — выкрикнули из третьего ряда. Там кто-то поднялся. — А насчет зарплаты был вопросик.
— Да, да, был, — Василий Антонович порылся в записках. — Не нахожу. Завалилась. — Он смотрел на человека в третьем ряду, который снова сел на место. Что-то знакомое было в этом человеке. Видел его Василий Антонович где-то, определенно видел. Седеющая шевелюра, насупленные брови. Глубокие складки возле губ. Плотный, с короткой сильной шеей. Но где же, где?.. — В общем так, вопрос был такой, товарищи… — сказал он. — Да, вот она, эта записка! Не о зарплате рабочих и служащих в ней спрашивают. А о личной моей зарплате: «Какая у вас месячная зарплата?»
Зал вновь зашумел. Василий Антонович ждал, что, может быть, крикнут: «Не надо». Но не крикнули. Он сказал:
— Всякие, конечно, могут быть вопросы. Но я, например, не спрашиваю, какая зарплата у этого товарища в третьем ряду.
Сказал и понял, что совершил грубейшую ошибку. Зал зашумел, как ещё не было, — изумленно, гневно, от края до края.
— И плохо! — крикнул кто-то.
— Надо спрашивать!
— Надо интересоваться! Поднял руку, переждал шум.
— Правильно, плохо, что не спрашиваю. Я согласен. В вопросах зарплаты ещё не все ладно,
— Знаем! — крикнули несколько голосов.
— А если знаете, то почему же так загудели, когда я сказал что не спрашиваю, какая у него зарплата? Если я его сейчас спрошу, сколько он зарабатывает в месяц — и не только на комбинате, конечно, — то вам же придется разбирать персональное дело, товарищи.
На этот раз гул в зале не затихал, и все нарастал и нарастал.
— Позвольте слово! — крикнули из рядов. К сцене, к трибуне шел кто-то энергичный, взволнованный. — Товарищи! — крикнул он, становясь рядом с Василием Антоновичем. — Товарищ Денисов так и не назвал эту фамилию. А я назову. Вопрос о зарплате секретаря обкома задал Демешкин. Ничего в этом вопросе удивительного нет, задай его порядочный человек. Так ведь кулак задал вопрос! Вот что возмутительно и обидно. Торгаш, паук, спекулянт. Я тоже трубопроводчик, как и Демешкин… Соловьев моя фамилия… И мне ребята поручили сейчас от их имени сказать: извините, товарищ Денисов, семья не без урода… — Грохот аплодисментов заглушил его слова. Он что-то ещё говорил, а что, было не слышно. Он махнул рукой и соскочил со сцены, в гуле пошел к своему месту.
— Итак, дорогие друзья, — заговорил вновь Василий Антонович. — Я подзатянул свое выступление. Дорвался, что называется, до аудитории. Прошу и меня извинить. От всей души желаю вам больших успехов в вашем замечательном труде на благо нашей родины. Думаю, что совместными усилиями мы не допустим больше та-, ких промахов, какие у нас с вами случались в прошлом.
Ему долго и дружно аплодировали, сливая разрозненные аплодисменты в общие дружные хлопки: раз, раз, раз, раз… Он собрал бумажки на трибуне, пошел к столу президиума, на свое место. В зале все ещё аплодировали. Поаплодировал и он залу. Председатель принялся звонить в колокольчик, едва успокоил собрание.
Закончили поздно, в час ночи. Так давно не случалось на комбинате.
Напереживавшийся Александр видел, как отец шел к машине в толпе рабочих и инженеров, как пожал на прощанье несколько рук и уехал. Он стоял в темноте, на морозе, до тех пор, пока чья-то рука не взяла его за плечо. Это был Булавин.
— Молодец у вас папаша, Александр Васильевич. Не первый раз это говорю. Идет прямо на опасность. А ведь вечерок был острый. Ведь можно было и провалиться. Представьте, если бы его освистали… Плохо бы выступил, неудовлетворительно бы, а? В отставку ведь тогда подавать надо. После такого скандала от его авторитета ничего бы не осталось. Нет, молодец, молодец! Уважаю таких людей. Ну что — по домам?
— Не знаю, где сын. Надо в детский сад зайти. Иной раз, когда задерживаюсь, девушки в общежитие его забирают.
Отправился в детский сад. Но Павлушки там уже не было. Девушки, оказывается, отвезли его домой. Будто предчувствовали, что собрание будет долгое.
Отец и София Павловна дожидались Александра за столом. Видимо, только что пришла и Юлия, — пили чай.
— Ну как? — весело спросил Василий Антонович. — Ты там среди народа сидел, все слышал.
— В общем, народ хорошо к тебе относится, — ответил Александр. — Только больше не рискуй со своими приятелями. Жизнь спас — это хорошо, это тронуло. А если ещё начнешь про кого-нибудь объяснять, что на одной парте с ним сидел да вместе коров пас, уже не поможет.