Секретный фарватер (ил. П.Павлинова)
Шрифт:
И вдруг в непонятном многоязычном щебете раздалось знакомое слово «сэйлор» 25 .
Расталкивая толпу, к морякам пробился какой то человек. У него было серое, будто запыленное лицо, пепельно серая стриженая голова и сросшиеся на переносице черные брови.
— Ай эм морьяк! — выкрикнул он, путая английские и русские слова. — Ю энд ай ар сэйлорз, кэмрад, тоувариш! 26
Он торопливо распахнул, вернее, разодрал
25
моряк (англ.)
26
Я моряк! Ты и я — моряки, товарищи! (англ.)
— Ю энд ай, — пробормотал он и, поникнув, обхватил Дронина и Степакова за плечи. Из горла его вырвалось рыдание.
— Ну, ну, папаша! — успокоительно сказал Степаков, придерживая старика за костлявую спину. Дронин обернулся к Шубину.
— Душу свою перед нами открыл, товарищ гвардии капитан лейтенант! — растроганно пояснил он. — Высказывает: свой, мол, я, тоже флотский!
Старик заговорил. Он очень хотел, чтобы его поняли, делал много жестов, как глухонемой. Моряки поощрительно кивали, Дронин даже шевелил губами, словно бы вторя ему. Но дальше этого не пошло.
— Частит потому что! — Огорченно замигав, Дронин отступил на шаг.
Но одно слово удалось понять. Это была фамилия. Где то Шубин уже слышал ее. Олафсон, Олафсон…
— Это вы — Олафсон?
— Ноу, ноу! — Старик отрицательно замотал головой. Он показал на желтый дым, который, сбиваясь в кольца, стлался над землей, и повторил: «Олафсон». Что это должно значить?
Дронин опять засуетился, но Шубин отстранил его:
— Стоп! Не вышло у тебя на пальцах. Школу глухонемых открыл! Попробуем с другого конца. Шпрехен зи дойч, камерад, геноссе?
— О, иес! Ия! Натюрлих!
Он быстро заговорил по немецки, иногда сбиваясь опять на английский, второпях вставляя еще какие то слова, не то испанские, не то португальские. Но Шубин, в общем, «приладился», постепенно стал схватывать суть.
Старика звали Нэйл, Джек Нэйл. Он был англичанин, судовой механик.
— Говорит: массовые расстрелы начались вчера вечером, — сказал Шубин. — Гитлеровцы не успели или не захотели эвакуировать лагерь. Людей выстроили в очередь. У каждого было под мышкой два полена. Их аккуратно укладывали поперек трупов. Потом укладчики сами ложились ничком на принесенные с собой дрова и ждали пули в затылок. Так вырастали эти штабеля! Бр р! Даже слушать жутко. — Шубин перевел дыхание. — Он вот еще чего говорит: раненые стонали, корчились на поленьях, а факельщики уже принимались обливать их бензином, чтобы лучше горели! До Нэйла очередь не дошла. Выручил наш десант. Но Олафсона, говорит он, убили еще раньше, на земляных работах. Это был лоцман, его друг. Вернее, друг всего лагеря…
Нэйл остановился у одного из бараков.
Несколько бывших военнопленных разбирали стену, уже занявшуюся огнем. Движения их были вялы, замедленны, как в тягостном сне.
— Олафсон жил в этом бараке, — сказал Нэйл. — Его и моя
Шубин вздрогнул. Как! Не ослышался ли он? Да, конечно, ослышался. Думает постоянно о своем «Летучем», вот тот и чудится ему везде.
— «Голландец»? — осторожно переспросил Шубин. — Вы, кажется, сказали… «Летучий Голландец»?
— Йа! «Дер флигенде Холлендер»! — Для верности Нэйл повторил по английски: — «Флаинг Дачмен»!
Но Шубин не верил, боялся верить. Он со злостью одернул себя. Не бывает, не может быть подобных совпадений! Речь, конечно, идет о легендарном капитане, о том упрямце, который разругался со стихиями у мыса Горн.
— Такая особая немецкая подводная лодка рейдер, — продолжал Нэйл, сосредоточенно глядя на перебегающие по стене быстрые огоньки. — Ее прозвище — «Летучий Голландец». Она делает очень нехорошие дела. Разжигает войну! Вдобавок совершает это втайне, за спиной воюющих стран…
Тут Шубин впервые в жизни почувствовал, что ноги не держат его.
— Давайте сядем, а? — попросил он. — Скажите еще раз, но помедленнее! Немецкий рейдер разжигает войну и в наши дни, так ли я понял?
Нэйл кивнул.
Они сели неподалеку от барака, с наветренной стороны площадки, чтобы не наносило удушливый дым.
Степаков вытащил подаренный в 1942 году кисет с надписью: «Совершив геройский подвиг, сядь, товарищ, закури!» Дронин принялся торопливо скручивать толстенную «козью ножку» для Нэйла.
— И мне сверни! — попросил Шубин. Он не хотел, Чтобы матросы видели, как дрожат руки их командира.
Наконец сделаны первые затяжки. Нэйл блаженно вздохнул.
— Курить хорошо! Я давно не курил… Итак: немецкая подводная лодка рейдер…
Он рассказывал, не глядя по сторонам, держа свою «козью ножку» неумело, обеими руками, боясь просыпать табак. Желтый дым продолжал медленно стекать от бараков к морю. Стена напротив рухнула, и внутри стали видны койки, на которых валялась скомканная серая рухлядь…
С напряженным вниманием моряки слушали о доставке английского никеля в Гамбург.
— О! — продолжал Нэйл. — Если бы вы знали, как хотел Олафсон сам рассказать вам это! Он ждал вас, как умирающий ночью ждет наступления рассвета. А ночь тянулась и тянулась… Наши соседи спали беспокойно, стонали, ворочались. Сонный храп их раскачивал барак, как мертвая зыбь корабль. Олафсон замолчал. Тогда начал рассказывать я. У меня тоже было о чем рассказать. О звездной ночи под тропиками, о рокоте индейских барабанов. И о светящейся дорожке на реке.
Видите ли, то, что случилось у берегов Норвегии в тысяча девятьсот сороковом году, имело свое продолжение в тысяча девятьсот сорок втором на реке Аракаре. Это один из многочисленных притоков Амазонки в среднем ее течении.
Как ни верти, обе наши истории вплотную сходились краями! Или иначе сказать: были в точности пригнаны друг к другу, как гайка к болту.
Мы проговорили с Олафсоном часов до трех.
«А теперь спи! — сказал я. — Завтра у тебя очень трудный день. Ты во что бы то ни стало должен обмануть Кривого Гуго!..»