Секс. Любовь. Свадьба
Шрифт:
— Когда она умрет?
Ноа, который все это время молча сидит рядом со мной, резко нагибается вперед. Его душат рыдания.
Я ненавижу этот вопрос, потому что не хочу думать о смерти моей девочки, когда в любой момент могу родить ее сестру. Вивиан говорит детям, что у каждого ребенка есть пазл, который он должен собрать, а мы все — кусочки головоломки Мары. И, как только Мара соберет все кусочки своего пазла, она уйдет.
Я не могу вынести эту боль. На сердце так тяжело, так грустно, что… Даже не знаю.
Пожалуйста, сделайте
*
Закрыв глаза, я представляю ее милое личико до того, как она заболела раком: длинные светлые кудри, самые яркие голубые глаза и то, как она гонится за Оливером по нашему двору позади дома. Именно такой я ее вижу, когда она быстро бежит по высокой траве навстречу солнцу, которому и принадлежит моя маленькая девочка, - всегда в ярком свете, соответствующем ее прекрасной душе.
Слезы заливают мое лицо так сильно, что я не могу нормально дышать, но продолжаю читать. Это пытка, но я не могу остановиться, ведь почему-то это дает мне возможность почувствовать себя ближе к моей драгоценной девочке. Как будто я снова в том дне и могу представить каждый вдох Ноа, поверхностного, затрудненного дыхания Мары и боли, растущей внутри нас, потому что мы знаем, что все кончено.
*
Дневник, сейчас три часа ночи. День ее рождения. Ноа держит Мару на руках, прижав к ее лицу прохладную салфетку. Рубашка мужа пропитана ее потом и его слезами. Думаю, это может случиться в любой момент. Врачи приходили проверить ее показатели и сказали, что это произойдет в любое время. В любую секунду ее сердце остановится. Дочке поставили капельницу с морфием, чтобы облегчить боль. Несколько минут назад она открыла глаза и посмотрела на Ноа. Она ничего не сказала, но попыталась снять маску. Я знала, что маска помогает ей дышать, но дочь с ней боролась. Ноа ее снял. Он заполз на кровать, стянул с нее все одеяла и теперь держит ее в своих объятиях так же, как в тот день, когда она родилась. Голова дочери покоится на его груди, а крошечное исхудавшее тело — свидетельство того, какой урон ей нанесла эта ужасная болезнь. Мара вся в поту, ее сердце так бешено бьется, как будто она бежит марафон.
Но в объятиях папы она освобождается от боли и крепко держится за него. Грудь Ноа сотрясается от рыданий, когда он поднимает руку и гладит ее по головке, а затем прижимается губами к ее лбу.
— Все в порядке, малышка. Папочка рядом.
Меня охватывает волна воспоминаний. Вот Ноа обнимает ее после родов, радуясь появлению дочери. Вот он учит ее ходить, катает на тракторе по ранчо и целует поцарапанные коленки. И сейчас это.
Мое последнее воспоминание о нашей прекрасной маленькой девочке будет связано с ее смертью. Она проигрывает борьбу с этой ужасной болезнью.
Ноа вытирает слезы с глаз. Сейчас он так сильно рыдает, что его тело сотрясается, и он едва может удерживать дочь. Я присаживаюсь рядом с ним. Ноа одной рукой обнимает меня, другой прижимает к своей груди Мару.
Наступает тишина. Мара дышит все реже и реже. Я молюсь. Молюсь о чуде или о том, чтобы Господь забрал ее. Мне больше невыносима мысль о ее страданиях. Я не помню, чтобы хоть раз случалось так, как я задумала.
А я полагала, что у нас будет больше времени.
Я смотрю на Ноа. Наши глаза заливают слезы, мы не можем сформулировать
Я прижимаюсь губами к ее виску.
— Ты можешь идти, малышка.
Не знаю, почему я говорю это. Может быть, из-за страха того, что дочь держится из-за нас.
А затем я слышу ее последний вздох. Вздох, после которого наступает невыносимая тишина. Ее маленькое сердечко остановилось. Я смотрю на Ноа, но он не обращает на меня внимания. Его тело замерло.
Она ушла.
Мара собрала свой пазл, но в моем собственном пазле теперь всегда будет отсутствовать кусочек.
Еще час мы обнимаем ее. После оглашения времени смерти. После купания. После всего этого, и единственное, что может быть хуже, чем смотреть на свою мертвую дочь, — это видеть выражение полнейшей агонии на лице своего мужа и желать, чтобы он утешил тебя, обнял и сказал, что все будет хорошо. Даже зная, что он физически не способен на это.
Я чувствую себя одинокой и запертой в своем гневе и печали. На самом деле я не уверена, какая из этих эмоций выражена сильнее. Я касаюсь ее рук, лица, целую ее и, хотя прекрасно знаю, что она ушла, говорю ей в последний раз: «Я люблю тебя».
Ноа ничего не произносит. Он смотрит в пол, дрожа всем телом. Он тянет меня за руку.
— Я не могу здесь находиться, — говорит он сломленным, потерянным голосом.
А затем мы выходим за двери без нашей дочери. В тот самый день, когда привели ее в этот мир семь лет назад. Как уйти от своего ребенка? Откуда взять силы, зная, что после этого вы никогда не увидите его? Когда мы выходим с сумкой, в которую упакованы одежда и одеяла Мары, то молча сидим в машине, наблюдая, как солнце встает над парковкой. Жара, как и боль, удушающая и не приносит никакого облегчения. Меня беспокоит, что дочь лежит в больнице. Ей слишком жарко? Или слишком холодно?
Я беру Ноа за руку, лежащую на руле. Мой крик — единственный звук, раздающийся в этой тишине, не считая тяжелого дыхания мужа.
— Может, нам забрать детей? — спрашиваю я, потому что мне необходимо обнять их.
Понятия не имею, как мы им расскажем о Маре, но потребность быть рядом с ними превыше всего. Может, если я увижу их, мне будет не так больно. Я думаю о Маре, лежащей в морге, и эта мысль не дает мне покоя. Представляю ее маленькое одинокое тельце на холодном столе…
Я плачу в ладони, не в силах больше сдерживаться. Ноа, не говоря ни слова, заводит грузовик и выезжает с больничной парковки.
Я молюсь, чтобы все это оказалось кошмаром, от которого я проснусь и пойму, что последних шести месяцев на самом деле просто не было. Я молюсь, чтобы Ноа полностью не закрылся от меня. Молюсь, чтобы мы справились, потому что на данный момент не уверена, что смогу пережить следующую минуту, не говоря уже о том, что смогу жить без нее. Я боюсь входить в наш дом, осознавая, что она больше никогда не будет здесь жить. Не будет бегать вокруг, доставая Оливера, нежно ворковать с Хейзел и относиться к Севи как к своей собственной кукле. Я не услышу ее болтовню и не увижу ярко-голубые глаза, когда она прячется от нас, как только приходит время купаться.