Секториум
Шрифт:
— Димой, — подтвердил Миша. — В честь нашего любимого телеведущего.
На этом инцидент был исчерпан. Имо получил «мирское» имя. Наверно, если бы я выбирала сама, то нашла бы что-нибудь более оригинальное и благозвучное, но случилось так, как случилось.
— То, что ты дурак, — злилась я на Мишу, — раньше знала только я. Теперь об этом будет знать вся поляна.
— А что я такого сказал? — оправдывался он. — Я разве сказал что-нибудь неприличное? Давай ему паспорт нарисуем. Будет Дмитрий Михайлович Галкин.
— Почему
— Потому что фамилия у тебя дурацкая, немужская…
— Почему же не мужская? Все мужчины в моем роду ее носили и не жаловались. А ты, если хочешь стать Имке папой, сначала отмой от пластилина модуль.
— Давай его в садик отдадим, — не унимался Миша. — Там у него будут горы пластилина. А главное, мазать он будет казенную мебель.
— А еда? Ты знаешь, чем их там кормят? Спасибо, я сегодня наслушалась ужасов.
— Да, брось, — успокаивал меня Миша. — Если он сожрал у Юстина в ангаре апельсин, ему можно не бояться дизентерии.
— Врет он все! Как Имка мог сожрать апельсин, да еще с кожурой?
— Давай поспорим, — предложил он. — Дадим ему апельсин и посмотрим, что будет.
Вернувшись домой, мы так и поступили. Дали Имо апельсин и сделали вид, что не обращаем на него внимания. Миша считал, что он разорвет кожуру о какой-нибудь острый предмет, я же была уверенна, что разотрет о шершавую поверхность. Имо на этот счет имел свое мнение. Сначала он катал цитрус по полу, вымазывая светлый палас, а затем просто разорвал пальцами. Мы не успели понять, как он это сделал. Разорвал, покрошил, напихал за щеки, проглотил и облизался. Со мной случился шок.
— А что ты хотела? — удивился Миша. — Кажется, его отец пальцами гвозди загонял в деревяшку?
Шел второй месяц нашего земного бытия. Детским садом для меня стал офис. Я выпускала Имо из лифта, и он знал, куда идти. Индер был нерадивой сиделкой, поэтому, возвращаясь, я находила своего ребенка, где попало. Обычно шла по пластилиновому следу, который давал мне право входить даже туда, куда землянам запрещалось. Однажды этот след привел меня в кабинет к шефу. Стол шефа был перемазан и кресло тоже. Сам шеф от ботинок до очков тоже был в пластилине.
— Пришел ответ Лого-школы, — сообщил он мне. — Там заинтересовались. Я бы сказал, очень заинтересовались. Готовы взять его не говорящим.
— А кто сказал, что я согласна его отдать в Лого-школу?
— Разве мы не договорились?
— Не знаю, я соглашалась только послать запрос. Хорошо, что они готовы. Теперь пусть Имо заговорит и скажет мне сам, что хочет там учиться. Тогда я буду принимать решение.
— Что ты вообще предполагаешь насчет его будущего? — удивился шеф.
— Я хочу, чтобы он выбрал свое будущее сам. Вы же сказали, что в Лого-школе учиться можно в любом возрасте. Пусть он подрастет и решит.
— Принять решение, прежде всего, должна ты, — рассердился шеф. — Реши, наконец, кто он, твоя игрушка или человек, который нуждается в развитии?
— Это должен был сделать его отец. Я не имею права решать за них обоих, и не сбивайте меня с толку!
— Отец! — рассердился Вега еще больше. — Думаешь, он от большого чувства сделал тебе ребенка? Ему были нужны пилоты флионов! Ты лучше меня знаешь, что оптимальный пилот должен иметь родственные гены с машиной. Он сделал ребенка именно для этой цели, и не обольщайся, пожалуйста, насчет иных мотиваций.
— Во-первых, — ответила я, вытаскивая из-под стола своего чумазого «пилота», — вам не следует повышать на меня голос, потому что я мамаша нервная, а вам лучше себя поберечь. Во-вторых, где мои декретные за март-месяц? И, в-третьих… у вас очки в пластилине.
Больше шеф со мной не связывался. И Лого-школа с ее чрезмерным интересом к детенышам фронов была отложена в долгий ящик.
Глава 26. НАШЕ НАСЛЕДСТВО
Настроение шефа портилось день ото дня. Чтобы не усугублять ситуацию, мы стали реже появляться в офисе. Устраивали посиделки в моем модуле, обсуждали наши паршивые дела и просто так беседовали о жизни. В основном перемывали кости Имо.
— Как это он до сих пор не говорит? — спросил однажды Адам. — Бесшумный ребенок — это дикость.
Мы с Мишей вспомнили все слышанные от Имо «шумы», кроме грохота падающих предметов.
— Чихает, кашляет, умеет щелкать языком, — перечислила я. — Даже хихикал однажды, когда Миша его щекотал.
— Натурально, хихикал, — подтвердил Миша, — и отпихивался. А на щечках ямочки, точно как у мамочки.
— Разве флионеры смеются? — удивилась Алена.
— Бывает, — ответила я. — Только с чувством юмора у них туго.
— Значит, и плакать должны.
— Нет, — возразил Миша. — Этот не плачет.
— А если я возьму его на руки? — спросил Адам. — Спорим, заплачет? Все дети плачут, когда я беру их.
— Не тот случай, — заверил Миша, — ставлю «фонарь» против фэдэшки, что не заплачет.
Адам прикинул. «Фонарем» Миша называл «хлопушку», на которую шеф однажды наложил запрет. Тем не менее, она продолжала успешно работать в быту и прельщала Адама возможностью выходить сухим из любой передряги. Адам засомневался:
— Точно отдашь «фонарь»?
— Мужики! — одернула их Алена. — Держите себя в руках!
Адам, ради спортивного интереса, пошел за Имо. Алена стала рассматривать коллекцию леляндров, а Миша разливать остатки вина.
— Послушайте, — неожиданно осенило Алену. — Четыре месяца, как Имо у нас живет. Милостивые господа, не кажется ли вам, что с момента появления этого мальчика у нас ничего не сломалось и не взорвалось?
— Будешь смеяться, — добавил Миша, — на «Марсионе» это первый более-менее благополучный сезон.