Селестина

Коляда Николай Владимирович

Селестина поднялась. Пошла к своему дому, пытаясь отбиться от докучливого Семпронио, которому мысль о ста золотых, покоящихся где-то в лохмотьях Селестины, не давала покоя.

СЕЛЕСТИНА. Хорошо сказано, но помни: хорошему стряпчему приходится немало трудиться, запутывать дела, без конца таскаться в суд, хоть судья и ругает его. Чтоб не сказали, будто он зря деньги берет. И тогда каждый обратится к нему со своей тяжбой, а к Селестине — со своими любовными делами.

СЕМПРОНИО. Ты ведь не первое дело

на себя берешь.

СЕЛЕСТИНА. Слава Богу, среди девушек мало найдешь таких, кто помимо меня сбыли первую пряжу. Как родится девочка, я ее вношу в свой список. Что ж я — ветром питаюсь? Или получила наследство? Разве у меня есть еще доход, если не от этого ремесла? Что меня кормит и поит? В этом городе я родилась, в нем выросла, я сочту чужестранцем того, кому неизвестны мое имя и мой дом.

Селестина вошла в дом, принялась бродить между котлами, столами, стульями. Трогает все горшки, чего-то с чем-то смешивает, растирает. В котел, что над огнём висел, вывалила какую-то гадость, потом к ней добавила ещё чего-то гаже, и давай размешивать поварешкой. Вонь поднялась несусветная. Семпронио за стол сел.

СЕМПРОНИО. О чем говорила ты с Пармено?

СЕЛЕСТИНА. Я напомнила ему, кем была его мать. Пусть помнит, что если меня станет поносить, то и ей достанется. Незачем корчить святого перед такой старой лисой, как я. Я видела, как он родился, я вырастила его.

Селестина села за стол, налила себе в тарелку из котла варева, принялась беззубым ртом перемалывать. И Семпронио налила чашечку, тот нюхнул — отшатнулся, есть не стал. Селестина на это внимания не обратила, ест, жуёт, какие-то палки, волосы изо рта достает, выкидывает в сторону.

Мы с его матерью были неразлучны, что палец с ногтем. От нее научилась я лучшему, что знаю в ремесле. Вместе мы ели, вместе спали, и все у нас было общее — замыслы и затеи. Мы были все равно, что сестры! Я, бывало, грош заработаю и то половину ей отдам. О смерть, смерть! Одного пожираешь, когда пришло время, тысячу косишь недозрелыми. Будь она жива, не бродила бы я одиноко. Я принесу хлеб, она — мясо. Я приготовлю стол, она накроет. Не сумасбродка, не причудница, не гордячка, как нынешние. Бывало, входим в первую таверну, она требует пол-асумбры, горло промочить. Клянусь, у нее за это не забирали в залог чепец, а только делали зарубку для памяти — и в путь! Будь ее сын таким, как она, жить бы твоему хозяину без перьев, а нам без печали! Но станет он ещё у меня шелковым.

СЕМПРОНИО. Он предатель.

СЕЛЕСТИНА. На одного предателя найдется пара изменников. Я ему подсуну Ареусу. Он сразу к нам и перекинется. А нам он нужен, чтоб расставить сети для дублонов Калисто.

СЕМПРОНИО. А ты уверена, что добьешься толку от Мелибеи?

Селестина наелась, сдернула с кровати одеяло, пошла с ним на улицу, принялась трясти — пыль до небес! Нечего делать Семпронио — ведь он так и думает всё время о сотне золотых! — взялся за два угла одеяла, трясет его вместе с Селестиной.

СЕЛЕСТИНА. Мелибея красива,

Калисто безумен и щедр. Пока ему не надоест платить, мне не надоест ходить. Деньги все могут. Осел, груженный золотом, на любую высоту взберется. Пусть себе Мелибея чванится, я, слава Богу, и не с таких сбивала спесь. Все они привередницы; но уж если один раз дадут себя оседлать, больше лениться не будут. Этот путь, сынок, никогда мне не надоедал. Никогда я не знала усталости. И сказал Господь: «Живите и размножайтесь!» Значит, надо делать по Богову. Не дал Господь мне дочери или сына, так пусть другие рожают. Пусть рожают! Раз они сами боятся, я их чуть подтолкну, помогу. Пусть рожают! Для детей на земле всегда кусок хлеба найдется и кровать.

СЕМПРОНИО. Мне непонятны твои слова.

СЕЛЕСТИНА. Я спокойно иду к Мелибее. Я знаю, если теперь я буду просить ее, то потом ей придется просить меня. Понесу я туда немного пряжи и еще кой-какие мелочи. Я должна быть наготове расставить силки!

И еще кучу тряпья вытащила на двор Селестина — трясут вместе с Семпронио: радуга пыли стоит над домом… Соседский мальчишка сидел на стене. Смотрел на них, смотрел. А потом разбежался и кинулся на одеяло. Смеются Селестина и Семпронио, давай его подкидывать. А мальчишка от счастья просто умирает, хохочет.

СЕМПРОНИО. Мелибея у отца с матерью единственная: если они ее потеряют, они потеряют все. Смотри, «за шерстью пойдешь, ощипанной придешь».

СЕЛЕСТИНА. Ощипанной, сынок?

СЕМПРОНИО. Или вываляют тебя в перьях, матушка, что еще хуже.

СЕЛЕСТИНА. Ей-Богу, зря я тебя взяла в товарищи! Ты вздумал учить Селестину ее ремеслу! Да когда ты родился, я уже немало орехов разгрызла. Нечего сказать, хорош — только и знаешь, что трястись от страха!

Вытряхнули всё, Селестина мальчишку по голове погладила, поцеловала. Конфетку ему дала. Пошла в дом. Семпронио — за ней.

СЕМПРОНИО. Я, с моим малым опытом, вижу больше препятствий, чем ты, старая мастерица!

Элисия, спавшая на чердаке вместе с уже очередным каким-то горячим испанцем, проснулась, пошла вниз, воды попить. Идет голая, чего ей — мужиков-то в доме нету.

ЭЛИСИЯ. Крестная сила! Семпронио! Ты здесь сегодня второй раз?

СЕЛЕСТИНА. Молчи, глупая, у нас с ним есть, о чем поговорить. Скажи-ка, чужих здесь нет? Ушла та девушка, которая ждала настоятеля?

ЭЛИСИЯ. После нее уж другая приходила — и тоже ушла.

СЕЛЕСТИНА. И что, понапрасну?

ЭЛИСИЯ. Нет, слава Богу. Хоть она и запоздала малость, да ведь тише едешь, дальше будешь.

СЕЛЕСТИНА. Подымись-ка поскорее на чердак и принеси сюда баночку со змеиным жиром, она висит там на веревке. И открой ларь с пряжей. Там, справа, под крылом дракона, которому мы вчера вырвали когти, найдешь бумагу, исписанную кровью летучей мыши. Пойди в чулан, где хранятся мази, и найдешь все, что нужно в шкуре черного кота. Ну там же, куда я положила глаза волчицы. И кровь козла принеси и клок бороды, которую ты у него отрезала.