Семь дней Создателя
Шрифт:
Но какова. Белые брючки и туфельки белые. Шляпка широкополая, с белоснежным страусиным пером — у миледи должна быть такая. Но вот чего не было у шпионки французского кардинала — белой блузки, едва-едва стягиваемой бриллиантовой застёжкой под высокой грудью. Помнится, у моей возлюбленной размера на два поменьше была.
Не перестаю дивиться причудам параллельных миров.
— Мирабель?
— Ага, кажется, мы действительно знакомы, — взгляд, речь и жесты самоуверенной светской львицы.
Откуда это у скромной содержанки? А вот голос прежний — голос сирены, зовущей в ночи.
— Только почему я тебя не помню?
— Зачем же позвали?
— Хотела сказать, напрасно рискуешь — этих остолопов кулаками не убедить. И увезти отсюда.
— Так увезите.
Мирабель запустила двигатель, развернула машину и не спеша покатила с привокзальной площади, вливаясь в общий поток автомобилей. Что там предпринимали менты по моему розыску, осталось позади, стало фактом пережитым, и требовало забвения.
— Куда?
Назвал дачный посёлок.
— Ну, или ближайшая остановка электрички в том направлении.
— Отвезу, а ты расскажешь, от кого узнал о моём имени.
А почему не рассказать? Надоело врать и напускать на себя менторский вид — всё-то я про вас знаю. Параллелики такие же люди, как и мы, в этом убедился ещё в первый визит в Зазеркалье. Это Билли нудит, что они де наше отображение. Разобраться — и не ясным станет, кто есть чьё отображение, где изначальное звено, а где производное.
…. Ауди упёрся подслеповатыми фарами в стальные ворота виллы. Мирабель выключила двигатель и погасила их. Слышней стала канонада надвигающейся грозы.
— Пожалуй, останусь у тебя ночевать — заслужил: ни одной, наверное, женщине не плели такую чушь, добиваясь расположения.
— Вы мне не поверили.
— А ты хочешь, чтоб тебе ещё и поверили — не много ли в один вечер?
Господи! Конечно, это не Мирабель. Не моя Мирабель. Думал, открывая ворота и пропуская Ауди под навес возле гаража.
— Билли, откуда эта миледи с внешностью и голосом моей возлюбленной?
— Отражение реального мира.
— Чувствую, с немалыми погрешностями.
— Ну, так прогони.
А я пригласил.
Вообще-то, дача не моя. Я её охранял и жил в маленькой сторожке в углу сада.
Мирабель эта метаморфоза ничуть не расстроила. Рухнула на широкую, в пол-избенки, постель, откинув руки за голову.
— Чем угощать будешь кроме баек?
Растерянным взором окинул обитель — на столе и полках книги, пробирки, мензурки с реактивами. В шкафчике….
— Есть пакетики китайской лапши.
— Экзотика студенческой жизни? Восхитительно! Но для романтичного ужина скудновато. Не находишь?
Пожал плечами. Я вообще обходился без пищи, исполняя роль тутошнего Алексея Гладышева — биолога-недоучки, но с амбициями Нобелевского лауреата. Даже арбуз нужен был для опытов — обитатель садовой лачужки стоял на пороге величайшего открытия вечности растительной жизни без репродуктивных способностей.
— В багажнике машины кой-чего для пикника — слетай, пока дождь не начался.
Слетать не удалось — ливень застиг и вмиг промочил до нитки.
Вернулся с пакетами — Мирабель на кровати не было. Она сидела за столом и просматривала мои записи.
Возникла неловкая пауза.
— Дождь?
Я молчал. Весь мой вид требовал ответа — что это значит? по какому праву?
— Я только хотела узнать: всё ли ты врёшь, — оправдалась Мирабель, забирая у меня пакеты со снедью. — Освободи стол.
Пришлось довольствоваться объяснением.
Гостья извлекла на свет Божий и водрузила на рабочий стол сторожа-алхимика коньяк, вино, деликатесы в банках, колбасы и соки
— Ножи, вилки, чашки, ложки есть?
Я стоял в углу, спиной к Мирабель, и тянул с себя намокшую одёжку.
— А ты отлично сложен.
Оглянулся. Мирабель присматривалась ко мне оценивающим взглядом.
— Отвернитесь.
— Ой, ой, ой! Благородная девица. Мужчинам идёт нагота. Будь я тобой — вот так бы по улицам ходила. Стой, стой! Не одевайся. Уравняемся.
Мирабель разделась очень быстро. И не отворачиваясь. И не требуя от меня отвести взгляд. Даже поощряла:
— Нравлюсь?
За окном была ночь и грохотала гроза. Голая Мирабель сидела на кровати, я в кресле без ремка на теле. Стол с яствами барьером между нами. Мы тяпнули коньячку по рюмашке, смаковали винцо, зажёвывая дольками консервированных фруктов.
— Ты не хмелеешь. А мне хочется быть пьяной.
— Зачем?
— А вот. Давай по полному.
В руках у нас двухсотграммовые стаканы с коньяком.
— За что?
— За нас. За эту ночь. За то, чтоб утром мы расстались и никогда больше не встретились.
На мою удивлённо вздёрнутую бровь Мирабель пояснила:
— Настоящая любовь может быть только мгновенной, разовой, как искра Божья, как молния. А потом начинается привыкание, сожительство, порабощение. И ложь…. Ложь…. Ложь! Самое ненавистное в этой жизни.
— У вас был несчастный брак?
Мирабель замахнула коньяк в несколько торопливых глотков, спрыгнула с кровати, метнулась к двери, распахнула, шагнула за порог, обернулась.
— Ха-ха-ха! Была ли я замужем? Я похожа на женщину, способную променять свободу на семейную каторгу?