Семь дней Создателя
Шрифт:
— Как же лидеры, которые впереди идут и за собой ведут?
— Миф: никуда они не идут и никого не ведут — ловко балансируют на гребне людского водоворота. Это тоже искусство, тебе, кстати, недоступное. Главное — вовремя озвучить формирующуюся в массах волю, и тебя назовут лидером.
— Говоришь убедительно….
— Могу и доказать.
— А докажи.
— А докажу. Но перед тем небольшое лирическое отступление.
Четвёртое моё путешествие в Зазеркалье началось от самого синего в мире.
Командиру БЧ атомного крейсера "Севастополь" капитану второго ранга Гладышеву А. В. был дан внеочередной краткосрочный отпуск с выездом на родину. Основание — телеграмма, в которой некто Чернова Л. сообщала, что Валентина Ивановна Гладышева внезапно умерла от сердечной недостаточности, и похороны состоятся в среду.
В среду…. В какую? Сколько их прошло с рокового дня? Судя по дате на телеграмме….
— Билли, голова не работает — сообрази.
— Отстал безнадёжно. Валентину Ивановну схоронили, когда "Севастополь" был в походе. Успеть бы теперь к Сороковинам.
— Может, самолётом?
— Так уже едем.
Действительно, спальный вагон покачивался, будто на лёгкой зыби. Колёса, выбивая морзянку, постукивали квадратами кругов своих по стальным рельсам. Тепловоз, напрягая лошадиные силы, тащил состав вглубь континента. В Башкирию. В далёкую страну моих предков.
Когда-то, во времена покорения Сибири и освоения Урала, отстал от ватаги донцов лихой казак Ефим Гладыш. Выбыл из строя по причине ранения. Выходили его в башкирской землянке местные жители. Зиму только с ним пронянькались, а стали родней братвы. Круглолицая дочка хозяина подарила пришлому любовь. И осел донской казак в лесах Уральского предгорья. Срубил дом на фундаменте, скотину завёл, межу вспахал, огород засадил, улья поставил. Научил родственников плуг в руках держать и пищаль. От этих стародавних времён берёт начало история села Гладышево.
Дед моего двойника, Константин Захарович, погиб в сорок пятом у стен рейхстага. Родителей он не помнил. Воспитанием занималась бабушка Валентина Ивановна, заслуженная учительница республики. Они ладили, пока Лёшка не подрос и понял, что бабуля строит его жизнь под себя — хочет выучить в сельского педагога и вернуть в село для продолжения династии. А парня манили дальние страны и большие города, скрип парусов, плач чаек, шум прибоя. Однажды решился и удрал из дома. Без всякого конфликта — не предупредив, не пригрозив. Просто собрал котомку с продуктами, запрыгнул на проходящий товарняк и был таков. Пересёк полстраны — где пешком, где на попутках. И вот оно, Чёрное море!
Потом нахимовское училище и первое письмо бабуле — прости, родимая. Она простила. Даже приехала в ВВМУ, когда вручали Алексею Гладышеву лейтенантские погоны и кортик. Она приехала, а он так и не удосужился за эти годы навестить её в родовом поместье Гладышево. Как удрал тайком в тринадцать лет….
И вот, спустя четверть века, блудный внук возвращается к остывшему очагу.
Прости, бабуля.
— Билли, зачем я в этом мире?
— Время покажет.
— Бабушку не воскресить. Какие неразрешимые проблемы могут быть у кавторанга Гладышева?
— А вот первая — на исходе четвёртого десятка морской волк не женат и не был. Тебя это не настораживает?
— Кто такая Л. Чернова? Уж не моя ли Любочка Александровна?
— Очень может быть.
— Любопытно взглянуть.
— А помочь?
— Всегда, пожалуйста.
…. Потом был пригородный автобус.
Пыхтел, тужился, прыгая на кочках, и пылил во все щели. Чёрный мундир стал серым — рановато облачился, надо было по приезду.
"ПАЗик" выкатил на околицу, распахнул двери.
Здравствуй, маленькая родина! Челом бьёт Ефима Гладыша прямой наследник.
Воды немало утекло — не узнаю села. Разбитый, но асфальт на дороге. Дома обшарпанные, но кирпичные, двухквартирные — модные теперь, и не только в деревнях.
Это центральная улица. Сворачиваю в проулок. Цел ли дом? Узнаю ли? Да как же не узнать?
Память двойника подсказывает финал пути — вот он терем, рубленный дедом.
Изменился, старина — потемнел ликом, огруз статью. А тополёк-то небо подпирает! И от его пыльцы позеленела дощатая крыша.
Приподнял щеколду, толкнул калитку. Чистый уютный дворик. Рукомойник на тополе — летний вариант. Пусто во дворе, пусто на веранде.
— Есть кто дома?
Должны быть — ведь открыто.
— Кто там? — хриплый басок.
Прохожу горницу, вижу в спальне на кровати дородного мужика.
— Здрасьте.
— Ты кто? А, должно быть, внук Валентины Ивановны. Ну, проходи, присаживайся. С приездом.
Протянул лапищу:
— Меня Вовкой зовут. Извиняй, встать не могу, чаем напоить с дороги, или чем покрепче. Щас Любка придёт, обожди.
Я присел на табурет. Он покряхтел, поворачиваясь на бок.
— Вот лежу, как богатырь былинный, жду, когда старцы придут, из ковша воды напиться. А напоил бы, как тебя зовут?
— Лёшкой, — потыкался в кухне по углам, нашёл ковш, воду и принёс Вовке Муромцу.
Тот опорожнил посудину, утёр губы:
— Лёшкой это хорошо.
Хлопнул себя по коленке:
— Не ходят костыли проклятые, а то бы я о-го-го…. И в лавку сбегал.
Из глубин памяти всплыл эпизод, где мы пересекались — ну, точно, ухажёр из сибирского села Лебяжье. Мы подрались там из-за Любочки.
— Билли.
— А я его видел?
— Ах да, ты ж тогда ещё во флешке обитался.
На веранде лёгкие шаги.
— Любка, — Муромец откинулся на подушку и придал лицу строгое выражение.
Я вскочил с табурета, одёрнул китель.
Здравствуй, Любушка, жена моя законная, презеденша и хранительница, нимфа звёзд.
— Алексей Владимирович? — Л. Чернова подала мне руку. — Здравствуйте. С приездом.
Всматриваюсь в любимые глаза — нет радости от встречи. Тоска в них неземная и усталость. Господи, ты ли это, любовь моя, не узнаю.