Семь корон зверя
Шрифт:
Но надо было принять наконец хоть какое-то решение. И Ян, с присущей ему жестокой фантазией, придумал, как сложить из разрозненных человеческих кубиков нравоучительную и в то же время не пугающую обывателя кровавыми пятнами картину. Он сделал полшага к главарю шайки, требовавшему у него всего минуту назад закурить, а теперь съежившемуся на нечистом тротуаре, и коротко приказал:
– Садись в машину. За руль, быстро! – Потом повернулся к оставшейся парочке. – А вам – сидеть и не двигаться.
Двое громил жалко закивали, а их предводитель сунулся к автомобилю, причем первые несколько шагов были им проделаны на карачках. Когда же он наконец занял водительское
– Съезжай на дорогу и паркуйся нормально, как положено. Потом глуши мотор и открывай дверь.
Бык без возражений исполнил все в точности. Балашинский подошел к водительской двери, не очень беспокоясь о том, что происходит у него за спиной. А там не происходило ровным счетом ничего – одуревшие от сверхъестественного страха подельники и не думали рыпаться. Его черный плащ, будто грозовая завеса, заслонил собой происходящее внутри салона. Они не могли видеть, как темная фигура, чуть наклонясь, одними пальцами правой руки сжала борцовскую шею их главаря, и не услышали, как хрупко и жалобно раскрошились под сжатой рукой позвонки. Но тут пришел и их собственный черед.
– Теперь вы, по одному, марш на заднее сиденье, – негромко и страшно повелела фигура в плаще.
Быки переглянулись, и один из них нехотя поднялся. Но, увидев, что с его командиром вроде ничего страшного не произошло – он тихо-мирно сидит, положив крупные руки на руль, – пошел живее и уже секунды спустя бодро лез на заднее сиденье. И, усевшись, ощутил на своем загривке цепкий, стальной захват и безболезненно отошел в лучший мир.
Покончив без шума и с третьим отморозком, Ян аккуратно прикрыл в машине все двери и оглядел свою работу. Ребята сидели в салоне как живые, с предусмотрительно закрытыми глазами, и, казалось, предавались безмятежному сну.
Балашинский рассчитывал, что слух об этом тройном и необычном смертоубийстве быстро разойдется по здешней округе и бравый смотритель магазинного порядка в следующий раз остережется посылать своих варягов вдогонку неповинному прохожему.
Испытал ли Ян удовлетворение от своей добровольной миссии, он не знал и сам, но настроение его перешло в мирный и благодушный регистр, отчего тяга к поиску приключений совершенно улетучилась. Больше всего в настоящий момент хотелось отыскать средней руки, но пристойное питейное заведение, где можно выпить в тепле и покое, пребывая в согласии с самим собой. И Ян, не торопясь, пешком отправился к Садовому кольцу, но не людными улицами, а дворовыми закоулками, срезая путь, ведущий к оживленной и в ночное время автодороге. В какой-нибудь приглянувшейся забегаловке на обочине загазованной городской артерии он и намеревался осесть. Но у его судьбы-фортуны нынешним поздним вечером были иные планы.
Выйдя из облупившейся арки в очередной проходной двор и уже отшагав немного по протоптанной посреди чахлого газончика тропинке, Ян в стороне, за мусорными баками, чутким ухом уловил противное сопение и возню. Затем отчетливо в гулком дворовом колодце прозвучала и звонкая оплеуха, за ней еще одна. Ян и не подумал обращать внимание на шалости столичной шпаны, его путь на сей раз лежал мимо. Но тут за звучными затрещинами последовал тяжкий вздох-крик, умолявший о помощи и немедленно кем-то задавленный, задушенный. Голос был женский, да что там женский – девичий, почти детский, полный безнадежной жути и безысходного отчаяния. Словно его владелица и не рассчитывала хоть на малейшую подмогу, а вскрикнула, чтобы не задохнуться от собственного ужаса.
Балашинскому против воли пришлось остановиться. Не из христианского милосердия или рыцарского полузабытого долга, а оттого, что был уверен: пройди он сейчас равнодушно мимо, и все его благодушное вечернее расположение будет непоправимо отравлено и разрушено, и для посиделок в пивной уже не будет повода. Дело было минутное, но польза от его разрешения представлялась очень даже ощутимой. И Ян, оставив колебания, свернул к бакам.
Так и есть – пьяные, вонючие от бормотухи подростки драли в куски одежонку на светловолосой девчушке. Один из них, похотливо оскалясь, зажимал девушке рот заскорузлой пятерней. Парни негромко ржали и перекидывались похабными словечками, словно предвкушением насилия продлевая жестокие радости от своей забавы.
Ян вмешался быстро и без злобы, даже никого из пьяных малолетних дурней не покалечив. Да и удирала пэтэушная ребятня от страшного дядьки так, что в лунном свете часто-часто сверкали подошвы их разношенных кроссовок. Девчушка вроде не потерпела особенного урона, не считая отдельных деталей ее туалета, и Ян вознамерился уже следовать далее намеченным путем, как вдруг девушка, всхлипнув и шмыгнув мокрым носиком, схватила его за рукав:
– Не уходите, пожалуйста, я бо-о-ю-юсь! – и по-всамделишному разревелась.
Ян не стал вырывать руку, только досадливо хмыкнул. Но решил уж быть последовательным до конца.
– Ты где живешь, детка? – спросил, стараясь выказать голосом участие и тем самым остановить зарядивший было ливень слез, Балашинский. – Ну успокойся. Ну же! Видишь, я никуда не ухожу и уходить не собираюсь. До тех пор, пока не отправлю тебя домой. Так где же ты живешь?
– Здесь не очень далеко, – девушка еще всхлипывала, но была уже в состоянии говорить и слушать, – на Лефортовском Валу. С мамой... У меня и пятьдесят тысяч на такси есть.
– У меня тоже, – усмехнулся ее простодушному страху Балашинский. – Ладно, пойдем к Садовому кольцу... И чего тебя носит по подворотням в ночную пору?
– Не-а, обычно я дома в это время сижу, – горячо, словно непременно пытаясь оправдаться в его глазах, залепетала девчушка. – Сегодня же День города. И в университете я на первом курсе всего-то четыре дня. Мы пошли гулять с одногруппниками, чтобы поближе познакомиться. Познакомились...
– Так это твои приятели-студенты тебя у помойки тискали? – нехорошо усмехнулся Балашинский.
– Нет, что вы! – Голос у девчушки сделался испуганным. – Здесь, в доме, одна из моих новых подружек живет. Нина, кажется. Она всех к себе и позвала. Ребята еще долго у нее просидят. А мне домой надо. Я маме позвонила – она ругается.
– Ну что же, все понятно объяснила. А теперь пошли, что ли. – Ян на всякий случай взял в дворовой темноте девчушку под локоть. – Тебя как зовут, студентка?
Девушка ответила чисто и просто:
– Маша.
Пройдя от силы десяток метров, Ян и его спутница вышли в пристойно освещенный проулок, и Балашинский как следует разглядел девушку. При электрическом свете она выглядела старше, чем показалось ему на первый взгляд, и действительно могла быть студенткой. В заблуждение относительно детского ее возраста Балашинского ввела ее коса, оказавшаяся сложным и декоративным предметом прически. Толстая, русая, искусно заплетенная, но недлинная, она придавала владелице несколько школьный вид. Голубые, чуть навыкате глаза со светловатыми, ненакрашенными ресницами только усиливали это обманчивое впечатление. О достоинствах студенческого личика в целом ничего определенного сказать было нельзя, так как было оно заплаканным и местами распухшим.