Семь незнакомых слов
Шрифт:
Я не мог сказать ничего умного, хотя и очень хотел — даже без Вероникиных просьб. Но ничего не приходило в голову.
— Мозги, — сказал я, наконец.
— Что «мозги»? — не поняла она.
— Умное слово. Ты просила сказать что-нибудь умное, я и говорю: мозги.
— Смешно, — слегка разочарованно протянул Вероника. — Но я не это имела ввиду.
— По-твоему, «мозги» — глупое слово?
— Ты смеёшься?
— Вроде нет.
— Ну, ты даёшь, солнышко... Слова не бывают умными и глупыми. Умными бывают мысли, действия, решения. И глупыми тоже.
Почему-то мне захотелось с ней спорить.
— А, по-моему, бывают, — сказал я упрямо, — и умными, и глупыми.
— Не бывают. С кем ты споришь? Я же филолог!
— Не веришь мне, можешь проверить.
— Да? — заинтересовалась она. — А как?
— Произнеси тысячу раз слово «мозги» и увидишь, как вырастет твой интеллект. А потом тысячу раз слово «пень», и он опустится.
Она прыснула:
— Перестань, солнышко! Ты же понимаешь, что это слова, которые только обозначают качества людей. Обозначают, понимаешь? А сами слова — не глупые и не умные.
— Ну и ладно, — согласился я. — И пусть себе обозначают.
— Слушай, — она легонько хлопнула меня по плечу, — а что мы делали тут в прошлый раз? Ты же говорил: мы здесь уже бывали? Рассказывай, куда ты меня водил!
— Просто гуляли, — сказал я. — Вначале вокруг озера, а потом по тропинкам. Мы пошли к парашютной вышке, и я предложил тебе залезть на неё.
— И я полезла? — полюбопытствовала Вероника.
— Нет, ты сказала: «Это же опасно, там не хватает многих винтов, и конструкция ненадёжна». И тогда я полез один, а ты осталась внизу ждать, когда я вернусь.
— Как романтично! — восхитилась она. — Но, вообще, солнышко, я так не говорю: «Конструкция ненадёжна». Я же не инженер, а филолог. Я бы сказала: «А вдруг она рухнет?».
— Ну да, ты так и сказала.
Мы обошли озеро, поднялись наверх, посидели в высокой каменной беседке, сделанной под девятнадцатый век, купили у скучающей мороженицы две порции эскимо.
— Смотри, — сказал я, — лодочная станция открывается…
Лодки были привязаны к выступающим в воду длинным мосткам, словно пойманные рыбы. Садиться через носовую часть было очень неудобно: лодка качалась с бока на бок, и я еле удержал равновесие. Затем лодочник — крепкий, загорелый парень в выцветшей футболке — подал мне вёсла. За Вероникиной спиной он показал мне большой палец и одобрительно кивнул. Я польщено и свойски улыбнулся.
— Солнышко, если я буду падать, лови меня, — предупредила Вероника. — Дай руку, пожалуйста.
Когда она шагнула в лодку, та заходила ходуном. Я придерживал Веронику за талию, а она обхватила меня за плечи и прижалась грудью. Я почувствовал через рубашку ткань её лифчика и восхитительную упругость грудей. Такой скульптурной группой мы стояли, пока не унялась качка.
— Проходи дальше, — сказал я, пытаясь развернуться.
— Я боюсь, — сказала Вероника, — вот увидишь, ещё один шаг, и мы перевернёмся.
— Здесь неглубоко.
— Да? А как насчёт мокрой одежды?
— Возьмём такси и поедем сушиться.
— Нет уж, спасибо. Ой, мама! — при очередном шаге Вероники лодка закачалась ещё сильней. — Кажется, всё!
Она благополучно достигла скамейки. Я сел на вёсла.
Мы катались по озеру около часа. Вначале описали круг, идя вдоль берега, затем заплыли на середину. Немного постояли там, потом стали плавать взад-вперёд. Вероника сидела на средней скамейке, упершись в неё выпрямленными руками, из-за чего её грудь была немного выпячена. Всякий раз, когда я нагибался вперёд для очередного гребка, она оказывалась вблизи от моего лица. Мы разговаривали, но не постоянно — иногда разговор затухал, как свеча, и тогда мы разглядывали воду, окрестности и друг друга. Это были минуты оцепенения и слияния с природой.
Вероника спросила, есть ли у меня девушка.
— На данный момент, — я сделал ударение на этом словосочетании, — на данный момент нет.
— Почему?
Я вздохнул и объяснил: крутить романы с одноклассницами скучно, в них я влюблялся в младшем возрасте, и к тому же про них всё известно, ничего нового.
— Ничего, — утешила меня Вероника. — Сейчас в университете у тебя начнётся новая жизнь. Правда, на математическом факультете девушек не очень много, но можешь заходить к нам на филфак: у нас на любой вкус. Подберём тебе красавицу.
Немного погодя, я спросил, есть ли у неё парень.
— На данный момент, — сказала она, передразнивая меня, — на данный момент есть.
— Почему? — спросил я машинально, потом смутился, раскраснелся и исправился: — То есть я хотел спросить: правда?
— Ты такой милый! — Вероника рассмеялась, всплеснула руками и сомкнула ладошки. — Опять насмешил!.. Ну, конечно, есть. Но, — продолжала она, — скоро опять не будет.
— Как это?
— А вот так: он пойдёт по своим делам, а я пойду в читалку, — она лукаво улыбнулась. — И у меня опять не будет парня.
— А-а, — сказал я, — понятно.
Вероника ещё раз коротко хохотнула, потом наклонилась к борту лодку и, зачерпнув пригоршню воды, плеснула ею в меня. Вода попала в лицо и на рубашку.
— Солнышко, ты так раскраснелся — тебе надо немного остыть. Это же шутка!
— А-а, — сказал я, — понятно.
Но ей понравилось брызгаться. В меня полетели новые порции воды.
— Ты гребёшь, надо же и мне чем-то заниматься, — объяснила она.
Я тоже зачерпнул воды.
— Ты собираешься меня обрызгать?
— Ну да, это же игра.
— Нет, солнышко, прошу тебя, не делай этого. Мне же ещё идти в библиотеку. Хороша я там буду… в подмоченном виде!
— Как хочешь.
Ощущение кинематографичности происходящего, не покидавшее меня последний час, получило восторженно-тревожное направление: неподвижность природы походило на затишье перед чем-то тревожно-грандиозным — затишье перед грозой или, не исключено, на идиллию перед войной. Причиной тому были чёрно-белые фильмы, которых я насмотрелся в детстве. Там люди часто катались на лодках — возможно, из-за того, что других развлечений было мало — а потом начинался дождь или война.