Семь незнакомых слов

Очеретный Владимир Владимирович

— Может, в парк сходим? — я указал рукой.

— О-о! — её глаза удивленно расширились. — Не могу, солнышко, не могу. Мы же договаривались, помнишь? Недолго!

— Недолго ещё не прошло. Ещё немного осталось.

— Какой ты милый!.. — она погладила меня по плечу. — Но мне, правда, надо. Я такой человек: если что-то запланировала и не сделала, меня потом всю переворачивает, я просто места себе не нахожу.

— Ты отличница?

— Да, — в её тоне послышалось лёгкое удивление: как этого можно было не знать?

— Понятно.

Я

не знал, как её удержать. У меня не было определённых планов — просто было приятно находиться рядом с Вероникой и хотелось продлить это состояние. Ещё я понимал, что пока мы недостаточно знакомы, чтобы я мог пригласить её, например, в кино.

— Ну, так я…

— Там здорово. В парке.

— Солнышко, ты сбиваешь меня с пути истинного! — Вероника улыбнулась и шутливо погрозила пальчиком. — Ты думаешь, мне хочется сидеть в читалке? Я бы тоже с удовольствием пошла сейчас в парк, покаталась на лодке, но надо готовиться к экзамену.

— Странно, — произнёс я.

— Что «странно»? — не поняла она.

— Что ты не хочешь идти в парк…

После чуда Встречи-в-столовой это и, правда, казалось странным. Мной владело ощущение, что в нашем знакомстве не обошлось без руки Судьбы, и далее всё должно иди, как по накатанному. Но вот Вероника ничего такого судьбоносного не чувствовала и даже противилась руке Судьбы. Это и было удивительно.

— Почему странно? — удивилась она и внезапно обиделась: — Что ты этим хочешь сказать? Что я — странная?

— Нет, я…

— А что? Что я обязана идти тобой в этот парк?

— Вовсе нет….

— Ты думаешь: раз твой отец — завкафедрой, так я сразу побегу за тобой, куда скажешь? Ты так думаешь?

— Да нет же, — произнёс я ошеломленно, — просто вслух подумал. Не обращай внимания…

— Если ты так думаешь, солнышко, то ты не ту напал.

— Да я и не думал на тебя нападать. Совсем не в этом дело.

— А в чём дело? — она смотрела на меня недоверчиво, готовясь при необходимости обидеться с новой силой.

Наверное, правильней было бы рассказать, что она понравилась мне с первых же секунд, и что я просидел полчаса под каштаном в надежде увидеть её ещё раз. Но в ту пору такие простые решения были слишком сложны для меня.

— Как бы это объяснить…, — я набрал в грудь побольше воздуха. — Просто… просто мне показалось, что я знаю тебя давно — год или два.

— Правда? — её голос заметно смягчился. — Как это мило! Спасибо, солнышко, мне тоже приятно с тобой общаться. На самом деле ничего странного в этом нет: с некоторыми людьми познакомишься и сразу чувствуешь — родственная душа, а с некоторыми… Постой, ты ведь не про это сказал «странно», а про то, что я не хочу идти с тобой в парк?

— В общем-то…

— Так, — она решительно подбоченилась, — рассказывай.

— Да что рассказывать… Я подумал про парк, представил, как мы с тобой там гуляем… И получилось, что это уже как бы было, понимаешь? И мне показалось, что мы знакомы давно. И стало странно, что ты не хочешь идти в парк с таким старым знакомым, как я, — я предпринял попытку рассмеяться.

— Вот оно как, — протянула Вероника. — Ну, солнышко, извини, что накричала на тебя. Каюсь, виновата. И часто тебе новые знакомые кажутся давними?

Я пожал плечами. Вероника ненадолго задумалась.

— Ладно, — решила она, наконец. — Пойдём немного погуляем, но только немного, хорошо?

— Хорошо.

— И если хочешь знать, из нас двоих странная вовсе не я, а ты.

— А я и не говорил, что ты странная.

— А я говорю: ты немного странный, солнышко. Не обижайся, тебе это даже идёт. Не обижаешься?

— Не обижаюсь.

— И ещё имей ввиду: если я завалю экзамен, виноват будешь ты.

— Идёт.

По бокам гранитную лестницу обступали старые могучие деревья. Сверху она была видна лишь до середины: её продолжение скрывалось за ветвями клёнов, сосен и акаций. Ступеньки перемежались широкими площадками с тяжёлыми скамейками — вопреки обыкновению они были почти не заняты, словно парк на какое-то время выпал из пространства города. Я вслушивался в лёгкое поцокивание каблучков Вероникиных туфель, чтобы сильней почувствовать реальность и убедиться, что не грежу наяву.

Пока мы неторопливо спускались к озеру, у Вероники появилась новая интонация: она разговаривала по-прежнему игриво, но уже не педагогически, а кокетливо — с восхищением от собственного легкомыслия.

— А ты, солнышко, оказывается чижик! — она слегка задела меня локтем. — Настоящий чижик, да?

— Это как?

— Все мужчины, солнышко, делятся на чижиков и зайчиков.

— Все?

— Почти все.

— А какая разница? В смысле: кто есть кто?

— Не скажу: сам догадайся!

— Хм. Надо подумать.

По форме парк напоминал чашу с отбитым краем: на месте небольшого пролома находился пляж, на склонах росли деревья, а в роли дна чаши выступала поверхность пруда. Особо выделялась заброшенная парашютная вышка — она стояла на самом верху, на противоположном краю парка, и уже лет двадцать бездействовала. Парк разбили почти сразу после войны, и в нём сохранился дух того времени. Мои родители ещё помнили годы, когда здесь по выходным дням в высокой, с колонными, беседке обязательно играл военный духовой оркестр.

Сейчас людей в парке было совсем мало, но и они казались случайными, как актёры массовки, и почти ненастоящими. Особенно искусственными казалась тройка бегунов — двое молодых в спортивных трусах, голых по пояс и один пожилой, в трико и обычной голубой майке. Они сосредоточенно наматывали круги вокруг пруда и словно ждали команды: «Стоп! Снято».

— Скажи ещё что-нибудь умное, — попросила Вероника.

— О чём?

— О чём-нибудь. Как про Пифагора — ты так здорово объяснил про числа.