Семь писем о лете
Шрифт:
– Меня Михаил зовут… Майк.
Ася к тому моменту уже была уверена, что прозвучит именно это имя. Ну пусть вариант имени.
– Мне Миша нравится, – сказала она. Получился тихий лепет. – Можно? И потом – так привычнее.
Он не удивился, что – привычнее, и просто кивнул. Знакомы-то они давным-давно.
– Я Ася. Настя.
– Настя, – выбрал он.
– Здравствуй, – было произнесено.
Здравствуй. Слово это, так давно сберегаемое, отомкнуло некие врата, и жизнь началась.
Жизнь началась – выбралась из норки, расправила острые крылышки и, не раздумывая, бросилась в белый день, словно ласточка-береговушка.
Настя чуть не плакала от любви, но и улыбалась. И зубки были белые и влажные. Она хотела быть привлекательной, нежной, соблазнительной. Щеки горели. Множество слов рождалось, но слишком сумбурной была бы речь, если бы она решилась заговорить. Но она слушала, и слушала очень внимательно то, что рассказывал ей Миша. Все больше и больше Настя убеждалась в том, что ее вела судьба, пусть через испытание, что вера ей была подарена не напрасно.
Они шли вдоль Фонтанки к Невскому, и он, немного еще опасаясь, что все же будет принят за уличного приставалу, рассказывал ей о себе и о своей семье.
– …фотография, художество – это наше семейное дело, традиция, наследственная склонность. Отец у меня самый, что ли, современный в семье. Он занимается компьютерным дизайном и с помощью всяких там технологий рисует книжные обложки. Особенно любит фэнтези рисовать. Ты, если увлекаешься, хоть раз держала в руках какое-нибудь издание с его иллюстрацией. Фамилия Январев тебе ничего не говорит?
Настя даже остановилась. Посмотрела в лицо – глаза стали огромными. Взволнованно ответила:
– Очень… много говорит.
– Вот видишь. В общем, Павел Январев – мой отец. Дед Владимир назвал его в честь своего отца, который умер в блокаду, а дед был еще маленький. Дед – фотограф известный. У него даже несколько альбомов издано. Самый клевый – «Путешествие из Петрограда в Ленинград». Это он продолжил дело своего старшего брата. И в честь дедова брата меня назвали Михаилом. И фотография – мое любимое дело. Я старые технологии люблю – возиться с пленкой, проявителем, подбирать бумагу, комбинировать изображения. А мой дядька, дядя Саша, младший брат отца, тоже художник. Но он – просто художник, живописец. Окончил Академию художеств и технику не любит, только краски, холсты, бумагу. Дед хотел назвать его Максимом, в честь своего дяди, брата его отца, но там какая-то семейная сцена произошла, бабулька моя, как его родила, так и воспротивилась – назвала сына Александром в честь Вертинского, в которого была влюблена, сама была актриса…
Осень тянула тонкие паутинки, соединяя времена. Редкие листья – золотые лодочки воспоминаний – легко плыли по Фонтанке, как годы назад.
– Мы сейчас идем по своим следам, – вдруг сказала Настя. – От Летнего сада по Фонтанке к Невскому. Миша и Настя. Тебе ни о чем это не говорит? – взволнованно спросила она.
– По своим?.. – растерянно переспросил он. – Ты ведь здесь часто бываешь? Я иначе бы тебя не нашел. Я надеялся найти, потому что…
– Конечно, ты надеялся! – перебила Настя. – Потому что иначе и быть не могло. Миша, отведи меня к своему деду. Познакомь нас.
– К деду? – немного растерялся Миша. Он-то сам всегда бежал прежде всего к деду, со всеми своими проблемами или просто так, по настроению, но его удивил Настин порыв. – Именно к деду? Хочешь, я тебя познакомлю с родителями? Правда, по отдельности. Они вместе не живут…
– К деду, – решительно подтвердила Настя. – К твоему деду Владимиру. Я потом объясню. Ты поймешь.
Оба они не испытывали сомнений во взаимной склонности, потребность в любовных признаниях отпала в первые минуты встречи, как и недоверие, настороженность, естественная для только что познакомившихся людей. Они шли по городу, держась за руки. Вели несвязные, но очень важные разговоры о вещах вечных и преходящих, о жизненных странностях и неустройстве, обусловленном не чем иным, как гравитацией. Ведь как хорошо было бы летать! Или пронзать время так, словно время – это пространство.
Миша и не подумал предупреждать деда о визите. Ему это и в голову не пришло просто потому, что никогда раньше он не делал ничего подобного. Дед теперь нечасто отлучался надолго. Поэтому Миша просто являлся в любой момент и всегда мог рассчитывать на гостеприимство. Вот и привел девушку, без которой уже не мыслил своего существования.
Дед открыл, и Миша пропустил вперед Настю.
– Здравствуйте, милая девушка, – сказал дед. – Если бы я заранее знал о вашем визите, я купил бы торт и букет, надел бы лакированные туфли, галстук-бабочку и смокинг.
– Откуда у тебя смокинг, дед? – спросил Миша, смущенный необычным приемом. – Что ты выдумываешь? Это Настя.
– А я – Володя, – сказал дед, демонстративно не глядя на внука. – Рад знакомству. Прошу в дом.
Деда застали в полупараде, то есть в отглаженных брюках и в белой рубашке и за рюмочкой: знаменитый лафитник был полон. Нет, на этот раз не коньяка, а водочки. Присутствовала также сковородка с жареной картошкой, на тарелке лежал нарезанный кружками соленый огурец, на другой тарелке помещалась плоская пластиковая банка с селедкой матье в укропном соусе, черный хлеб, неровно накромсанный тупым ножом, сложен был в небольшую плетенку.
Компанию деду составляла довольно большая, видимо увеличенная с открытки фотография юноши, собственно даже мальчика. Фотография прислонена была к початой бутылке.
– Это мой старший брат, – объяснил дед, заметив Настино внимание к портрету. – Сегодня годовщина смерти. Обычно не отмечаю, а сегодня вот вспомнил. Стало быть, он знак подал, надобно отметить, вспомнить.
– Это он, – сказала Настя. – Точно, он. А я – Настя.
– Я запомнил имя, еще не выжил из ума, – проворчал дед. Потом помолчал, взглянул, опустил глаза и быстро взглянул еще раз. – Настя была, – изрек он, к полному недоумению внука. – Была Настя. И если прибрать волосы, то даже некоторое сходство обнаруживается. У меня зрительная память фотографа. Мишка, – впервые обратился он к внуку, и в голосе его звучало волнение, – Мишка, я, конечно, слепой старый хрен, но… кого ты привел? Достань малиновый альбом. Бархатный. Тот, на котором медальон с Исаакием.
Так что вы сказали, девушка Настя? Вы сказали – «это он». Почему еще? Что за «он»?
– Вы только не волнуйтесь, – заговорила Настя. – Он, – указала она на портрет, – Миша. А вы – маленький Володька.
– Дерзость какая – «маленький Володька»! – Дед Владимир вдруг так распереживался, что задрожали руки. – Мишка, кого ты привел?! И скоро ты там с альбомом?
– Дед, – донесся голос из другой комнаты, называемой дедом «салоном», – у тебя тут полка съехала. Я достаю так, чтобы все не обрушить.