Семь пятниц Фарисея Савла
Шрифт:
ЛУЦИЙ. «Родиться свыше»? Гм!.. Человек может родиться только один раз.
НИКОДИМ. Я сказал ему о том же! А он вздохнул и говорит: «Ты учительствуешь, Никодим, умеешь разъяснить многое и трудное, а простое не видишь? Желудь умирает в земле, чтобы родиться дубом. Гусеница умирает, чтобы родиться бабочкой. Неужели человек хуже гусеницы? Уже недолго ждать и тебе, Никодим, как ты родишься заново. Но я говорю об ином. Человеку дается особая милость: родиться, не умирая, родиться не от кокона смерти, а от духа». Так он сказал.
ЛУЦИЙ. Но о каком духе он говорил? О чем говорят иудеи, говоря о духе?
НИКОДИМ. Трудно было понять его; он говорил загадками…
ЛУЦИЙ. Он сказал тебе еще что-то?.. Говори, прошу тебя!
НИКОДИМ. Он сказал: «Будете немощны, пока не родитесь от воды и огня»…
ЛУЦИЙ. И ты не понял его?
НИКОДИМ. Думаю, что «водой» он называл жизнь, а «огнем» – дух. Но что из того?..
ЛУЦИЙ. (Задумчиво). Эти слова темны для меня, но я видел человека, который родился заново при жизни… Известно ли тебе, как были взяты кинжальщики Димон и Геста?
НИКОДИМ. Я слышал, что Иуда Симонов навел вас на них. Это правда?
ЛУЦИЙ. Такой слух был пущен, чтобы скрыть правду. Но теперь уже не важно. Два дня назад Димон пришел к нам сам! Я едва узнал его: на его лице застыла детская улыбка; его глаза сияли, словно он только что виделся с покойной матерью. Представь, он пришел, чтобы сдаться самому и выдать своего товарища, Гесту! Что ты скажешь на это, равви?
НИКОДИМ. Воистину велик Господь! Он сеет раскаяние даже в закоренелом убийце!
ЛУЦИЙ. Раскаяние, говоришь? А у меня было такое чувство, что этот человек заново вошел в материнскую утробу и вышел из нее ребенком!
НИКОДИМ. И ты не спросил его ни о чем?
ЛУЦИЙ. Димон рассказал сам. Днем раньше ему повстречался Иисус Назарянин, который спросил у него, есть ли что-то на свете, чего Димон желал бы сильнее, чем гибели Рима? Димон отвечал, что у него когда-то была невеста, которую обесчестил римский легионер. Она убежала от позора в пустыню и умерла там от жажды. И сильнее всего он желал бы увидеться с нею. На это Назарянин сказал Димону, что проведет его к вечному чертогу, где он вечно будет с той, которую любит. Но прежде нужно очиститься от страха страданием. Вот и все… Что молчишь, равви? Сдается мне, тебе страшно!
НИКОДИМ. Ты говоришь верно. Мне страшно.
ЛУЦИЙ. Мне пора. Ты можешь забрать тело, я договорюсь с прокуратором. (Уходит).
НИКОДИМ. Благодарю тебя… Как он угадал? Да, мне страшно! С той самой минуты, как утвержден приговор, все мое тело дрожит, словно это меня должны распять.
Входит Симон с мешком, не видя Плакальщицу.
Здравствуй Симон! Ты несешь из Храма ягненка?
СИМОН. Как же иначе, Никодим? Устал я – с раннего утра на ногах, чтобы попасть в Храм ради Пасхи: такая нынче толчея! Да еще духота! Уж скорей бы гроза…
НИКОДИМ. И ты сможешь сегодня есть заколотого ягненка? После того, что случится?
СИМОН. Иисус не раз был моим гостем, ты знаешь это! Он вылечил меня. В моем сердце – тяжкая скорбь, Никодим. Но мы не можем нарушить Пасху. Мы должны есть ягненка!
НИКОДИМ. Я не смогу. Меня тошнит при мысли об этом.
СИМОН. Меня – тоже. Но что делать?
Проходит Стражник.
СТРАЖНИК. Канун Субботы! Канун Пасхальной Субботы! Канун Пасхи в Иерусалиме!
НИКОДИМ. Отдай ягненка кому-нибудь, кого не тошнит! Да вот хоть бы этому левиту!
СИМОН. Стой, левит! Возьми у меня ягненка ради Пасхи! Съешь его во славу Божию!
СТРАЖНИК. Я – служитель Храма и не испытываю недостатка. Но нельзя отвергать пасхального дара, благодарю тебя. Канун Пасхи в Иерусалиме! (Уходит с мешком).
СИМОН. Бедная моя Лия! Она огорчится из-за ягненка…
НИКОДИМ. Сдается мне, нынешняя Пасха будет нам сытной и без ягнят.
СИМОН. Лия этого не поймет. Прощай, друг мой Никодим. (Уходит).
НИКОДИМ. (Глядя на Плакальщицу, но не видя ее). А страх все время рядом: я словно вижу его, вот он!.. Израиль, ты вершишь непоправимое, я чувствую это… дрожью моего тела!.. Я пошел против всех, и от меня отвернулись – только лишь за то, что я не признал этого человека богохульником. Но разве он объявил себя Богом? Нет, он говорил только о новом рождении, о рождении свыше! И он говорил, что это может каждый, потому что он это смог! Не обман ли это? Димон Галилеянин поверил ему и не устрашился, и примет муку. И что же? Отпетый убийца обретет вечную жизнь, а я, праведник, уйду в небытие, обращусь в ничто?! Этого не может быть, Господи, ты не допустишь такого! Я прожил жизнь по Твоему Закону!.. Отчего же этот страх терзает мое сердце?!
Входит Иуда, не видя Плакальщицу и не заметив Никодима.
ИУДА. Страх… Страх! (Глядит на Плакальщицу, не видя ее). Ты ходишь за мной по пятам! Обернусь, а там – никого… И крылья! Тысячи крыльев бьют меня по лицу! Дай же посмотреть на тебя, черный страх! Покажи мне свои белые глаза, убей меня взглядом, только не мучай так! Я должен сегодня умереть вместе с Учителем! (Заметив Никодима). А, судья Израилев! Это я отдал его вам, я, а вы осудили его на смерть! Ха-ха! Но нет, нет, это – не я и не вы, нет! Это – он так хотел!! Всегда выходило, как он хотел! Он обещал, что я умру вместе с ним, но не объяснил, как умереть… Ради знакомства, равви: устрой мне смертный приговор, а? Я – его верный ученик, меня нужно распять вместе с ним!
НИКОДИМ. Ты опоздал. На Лобное Место несут только три столба.
ИУДА. Нет! Нет!! Я еще успею… Я должен успеть… спросить его! (Убегает).
НИКОДИМ. Господи! Господи! (Падает на колени). Роди меня заново от Духа Твоего! Роди меня свободным от этого страха смертного!
Входит Савл, видит Плакальщицу, но не замечает Никодима.
САВЛ. Кто ты, тень? Ты пугаешь меня!