Семь пятниц Фарисея Савла
Шрифт:
ПЛАКАЛЬЩИЦА. Я – никто и ничто. Я – пустота. Я – небытие. Тебе страшно?
САВЛ. Почему ты здесь?
ПЛАКАЛЬЩИЦА. Иерусалим сегодня – мой: город слепых и глухих. Нынче в нем столько страха и ненависти, что мне здесь уютно. Я даже могу помечтать о том, что существую сама по себе, что я – не призрак, рожденный человеческим малодушием.
САВЛ. Почему я вижу тебя?
ПЛАКАЛЬЩИЦА. Не ты один. Ты знаешь Иоанна, ученика Иисуса Назарянина? Он тоже меня видит. У вас с ним чуткое зрение: вам видны даже призраки, рожденные чужими сердцами. Иоанн ко мне уже привык, даже немножко любит. Да и чего ему бояться: ему обещана долгая жизнь! Так и быть, скажу по секрету: когда схватили Иисуса, тот шепнул Иоанну: «Не умрешь, пока не вернусь, пока борюсь со Зверем в сердцах человеческих, пока не одолею Его». А это, как ты понимаешь, может продолжаться вечно.
САВЛ. Я не знал, что пустота так болтлива.
НИКОДИМ. Ради Бога, Савл, с кем ты говоришь?!
САВЛ. Никодим?! Что ты делаешь здесь?
НИКОДИМ. Я молюсь, мой мальчик… Я молюсь здесь, перед Храмом. Но ты говорил с кем-то, а я не вижу никого. У тебя опять видение? Кто на сей раз?
САВЛ. Я не знаю сам. Я говорю с черной пустотой, а она отвечает мне.
НИКОДИМ. Я боюсь за тебя, Савл. Боюсь, что твои видения сведут тебя с ума.
САВЛ. Нет причин бояться, равви. С ума сводят меня те, с кем я говорю наяву!
НИКОДИМ. О ком это ты?
САВЛ. Ты знаешь мое уважение к старшим, Никодим. У меня это – в крови. Но вы слепы! Совет старейшин иудейских поражен слепотой, словно тьмой египетской! Гамлиэль, мой учитель, только что ударил меня за эти слова по щеке, но это ничего не меняет: для меня ясно, что этим приговором вы приговорили не Иисуса Назарянина, а ваш собственный авторитет, на котором стоит вся крепость народа иудейского! Ты тоже можешь ударить меня, Никодим, но скажи мне, сколько лет Совет не выносил смертного приговора? Шестьдесят? Или семьдесят?.. А этот назарянин так вас напугал, что вы наспех, в одну ночь, состряпали такую жалкую нелепицу, что над вами будут смеяться, и будут вас ненавидеть! Слухи не остановишь: сама пустота распространяет их! Скоро даже дети поймут, что вы просто спешили его убить и не знали, что придумать. И когда слух о вашем судилище выйдет наружу, мудрость старейшин перестанет быть святыней, а вслед за ней будут попраны все святыни Израиля! Ведь слух выйдет наружу, Никодим!
НИКОДИМ. Уверен, что выйдет. И я помогу этому!
САВЛ. Ты?!!
НИКОДИМ. Ты поражен? Может, ты ударишь меня?.. Прощай, я поспешу на рынок.
САВЛ. (Остолбенело). Зачем?.. Зачем тебе на рынок?
НИКОДИМ. Купить, что нужно, чтобы приготовить казненного к погребению. (Уходит).
САВЛ. (Растерянно). Равви…
ПЛАКАЛЬЩИЦА. Какой добрый человек! И не жалко ему денег на повешенного, опозоренного, пр'oклятого! Таких швыряют в яму и закидывают землей, а он хочет умастить его благовониями, завернуть в чистое дорогое полотно и положить в хороший гроб. О, как я люблю погребения! Это – мой любимый обряд: все одеваются в черное, и женщины могут наплакаться, сколько душе угодно. Знаешь, о чем женщины плачут на похоронах? Думаешь, они плачут по покойнику? Да, его вид заставляет их плакать, но не от того, что им жаль его, а от того, что они видят страшное, невыносимое подтверждение скоротечности жизни. Они плачут по жизни – по этой крохотной, случайной искорке во мраке. На похоронах люди хоть немножко прозревают мою истину.
САВЛ. Ты – пустота. Ты – небытие. Ты – то, чего нет! И ты учишь истине?!
ПЛАКАЛЬЩИЦА. Моей истине и учить не надо. Разве не ясно, что нет никаких истин? Есть вездесущая тьма: в ней могут загораться звезды, но что они – по сравнению с бездной тьмы? Ничтожные, разрозненныеточки! Что связывает их, кроме тьмы? Видение: Юния, в одной набедренной повязке, лежит, раскинув руки; в ее ладонях и ступнях – гвозди.
А что связывает людей, кроме страха? Ваши жизни – дрожащие огоньки в ладонях Смерти. Смерть играет ими! И Смерть торжествует! (Замахивается над Юнией).
Плакальщица исполняет пантомиму прибивания тела к кресту. Слышен страшный стук вбиваемых гвоздей. Савл вскрикивает, падает, корчась, как в припадке, и хватаясь поочередно за кисти рук и ступни ног.
САВЛ. Что это?! Что это, Господи?!!
ПЛАКАЛЬЩИЦА. Уж очень ты чувствителен!
За городом кого-то распинают, а тебе кажется, что это в тебя вбивают гвозди. Не слишком ли для человека?
САВЛ. Мне больно! Останови этот кошмар! А-а! Умоляю! Я знаю, это ты мучаешь меня! Ты давно меня мучаешь! Это твой дар сделал меня больным! А-а-а!!
ПЛАКАЛЬЩИЦА. Ты ошибаешься. Я ни во что не вмешиваюсь. Да и как я могу? Я – то, чего нет: с меня нечего спросить. Спроси свой страх. Он – твой единственный мучитель.
ЮНИЯ. (Безмятежно). Ничего не бойся, Савл, в этом нет смысла. В этом нет смысла…
Юния исчезает. Новое видение: Лобное Место; три распятия, тыльными сторонами к зрителю.
ПЛАКАЛЬЩИЦА. А! Ты видишь это! А слышишь толпу? Слышишь, что они кричат?
САВЛ. Я не понимаю! Мне больно!
ПЛАКАЛЬЩИЦА. Ну так я тебе скажу. Они кричат ему: «Сойди с креста! Сойди с креста, если ты – Бог! Если сойдешь, поверим в тебя!»
САВЛ. Но он не сходит!
ПЛАКАЛЬЩИЦА. Конечно, нет! Если он сойдет, они станут его бояться. Он учил их истине, чтобы сделать свободными. Но как могут быть свободными малодушные? Нет, он не сойдет с креста: ему не нужен их страх. А они рады, что могут смело в него плевать!
САВЛ. (Постепенно приходя в себя). Ты говоришь о нем так, словно знаешь, кто он.
ПЛАКАЛЬЩИЦА. Я – тьма. Я ничего не знаю. Но я чую нюхом, что в нем нет страха.
САВЛ. Даже сейчас?!
ПЛАКАЛЬЩИЦА. Даже сейчас. И меня это смущает… Что ж, тем больше слез о нем прольется, а это хорошо. Плачьте, женщины! Плачьте!
В видении, под центральным распятием возникают Мария и Марфа, обращенные лицом к распятому. Плакальщица исполняет пантомиму скорби, повторяемую Марией и Марфой.