Семь тысяч с хвостиком

Коледин Василий Александрович

– Здравствуй, Петр Иванович! – приветствовал юношу хозяин дома, когда молодой боярин появился в доме.

– Здравствуй и ты, Аким. Вот захотелось мне навестить твой дом…

– Дюже приятно мне видеть тебя у себя в доме…и не только мне… - Аким улыбнулся. – Дома твоя зазноба, ждет, никуды не ходит, поди уж заждалась! Кликнуть ее?

– Спаси тебя бог, Аким!

– Праскова, покличь Паулу! – крикнул купец. – Тут к ней господин хороший пришел! Тот, кого она ждет.

– Аким, а где Пьетро?

– Так уехал. К армяшкам уехал, те вернулись с шелком, но цены вздули супротив оговоренных, вот и поехал он к ним, осерчал больно!

– Слышал ты о ляхах и татях, что подбивают посадский люд на смуту?

– Слышал, батюшка…,

но разумею, что устал народец, не станет бунтовать. Да и повода нет, голода не случалось вот уж несколько лет, учинил государь спокойствие, войн не предвидится. Так что нет охоты бунтовать, - с чувством и расстановкой отвечал молодому боярину хитрый купец, который каждый раз припрятывал свои вырученные серебряные деньги во дворе своего дома, закапывая кувшины, крынки и горшки в разных местах огорода. Для того, чтоб не запамятовать где он прикапывал свои богатства, Аким чертил в амбарной книге замысловатые рисунки и ставил пометки, только ему понятные. Смутные времена всегда были в стране и по всей видимости будут всегда, - думал так купец, мечтавший покинуть родные места, как только накопит достаточные средства для основания дела в Италии, совместно со своим компаньоном Пьетро. Не верил он в то, что наступят чудесные времена в царстве, что заживет народ спокойно и сытно, что прекратятся поборы государевых слуг, коим мало рублей, получаемых на службе, а жаждут они жить словно бояре столбовые. Устал он хитрить и мзду платить не каким-нибудь татарам, а своим, русским, но жадным и беспощадным, хуже, чем татарские наместники. Но ничего этого он вслух и тем паче в лицо не выговаривал, а только улыбался государевым слугам, кланялся и вкладывал в их бездонные длани серебро, да медь. Да и с молодым боярином Морозовым он водил знакомство не из-за любви или уважения, хотя уважение присутствовало. Говорят же люди: боится, значит уважает. Уважал он юношу этого только из страха перед семьей его, батюшкой ненасытным, что выжимал из люда тульского все, что мог. А привечая у себя молодого человека, надеялся получать от услуг, оказанных оному, и послабления, и защиту, столь могущую понадобиться в его деле. О жизни говорить не приходилось, ведь странна жизнь в родной стороне. Сегодня ты на коне, и слава у тебя, и почет, и власть, а завтра все это может исчезнуть, по велению государя, науськанного злыми недоброжелателями и врагами твоими. В раз можно все потерять и ноздри рвать будут и в монастырь сошлют и богатства, да почета лишишься. Оттого не афишировал Аким свои связи с Морозовыми, а скромно умалчивал и тихонько помогал Петру в его любовных делах. Ведь еже ли помнить будет добро оказанное ему, то замолвит словечко сын перед отцом своим за холопа верного.

– А вот и наша краса! – воскликнул, приторно улыбаясь, Аким, увидев черноволосую девушку, чуть ли не вбежавшую в комнату.

– Здравствуй, любовь моя! – пропел на итальянском Петр и принял в своих объятиях молодую девушку. Он прижалась к нему, влилась в него, будто желая превратится с ним в одно целое.

Потом, поняв, что так себя вести приличной девушке не подобает, Паула нехотя отстранилась от груди любимого.

– Здравствуй, мой принц! Как давно я тебя не видела! Все ли у тебя хорошо? Как твои родители в здравии ли? – залепетала она.

– Все хорошо, любовь моя. Когда вернется твой отец?

– Не знаю, не говорил он мне этого. Неужели ты готов поговорить с ним?

– Да… пора, не могу я больше скрывать и терпеть. Не мила мне жизнь в дали от тебя!

– И ты готов покинуть Московию? Ведь ты же понимаешь, что отец не позволит мне остаться здесь!

– Да, я готов…

– Несмотря на волю твоего отца?!

– Вопреки ей! Не мила мне жизнь без тебя. Отец и семья не заменит мне одного человека, без которого я не пью и не ем, тоска гложет меня, когда нет тебя рядом. И родина мне не мила, моя родина там, где ты!

Пока молодые люди обнимались и миловались Аким стоял в сторонке и искоса поглядывал на них. Разговор между молодыми происходил на итальянском языке, но купец знал его, возможно, не в совершенстве, но понимать мог, выразить свои желания и предпочтения у него получалось, не говоря уже о том, что хитрец, иногда, в общении с новыми торговыми людьми итальянского происхождения, прикидываясь несведущим во фрязинском языке, получал от этого большую пользу. Так он мог понять, что о его товаре говорят покупатели итальянцы и в нужный момент мог либо опустить цену, либо наоборот, ее поднять. Мог он понять, когда толмач врет или что-то не договаривает. Аким и сейчас понял, что молодой боярин надумал покинуть родину и убежать вместе со своей зазнобой в далекую Европу, бросив отчий дом, семью и свое будущее, которое обязательно должно было быть посвящено служению государю Московскому. Петр же и Паула не знали о способностях Акима, видев иногда, что тому переводит толмач, они думали, что Коростенев не опасен и при нем можно вести всякие разговоры. Купец же пока не знал, как ему это знание может помочь, но не сомневался, что извлечет из него должную пользу и выгоду для себя лично в подходящее время.

– Надолго ли к нам? – спросил он как ни в чем не бывало Петра, когда тот замолчал и выпустил из своих объятий девушку.

– Нет, Аким, совсем ненадолго. Вот уж надо возвращаться. Отец строго настрого запретил нынче покидать дом, а я вот ослушался.

– Ну что ж! Оно и понятно! Любовь така! Она не знама ни столбов пограничных, ни слов отчих. Но я дюже сильно разумею причину. Паула - дюже уж красна девица!

– Да… - вздохнул молодой Морозов. – Аким, так тебе не ведомо, когда возвратится Пьетро?

– Нет, боярин, даже не уверен, что вернется он в этот день.

– Тогда, как его увидишь, скажи ему что искал я его, что поговорить хочу и предложить выгодное дельце. Пущай, как вернется пошлет ко мне человека, я посещу тебя тогда вновь. Да, и сказывай ему, что не надобно ехать ко мне! Я сам к нему приеду!

– Это и понятно, батюшка Петр Иванович! Не по чину, однако и вам к нему скакать! – осторожно заметил Аким, хотя понимал, что здесь речь идет о приезде не к торговому человеку, а к будущему сродственнику, но не стал показывать своей догадки.

– Ничего! Я не переломлюсь…

– Ладно, Петр Иванович! Все сделаю, как велено тобой! Пришлю к тебе своего человека. У меня тоже есть просьба… - замялся Аким, потупив показно взор.

– Сказывай! Смогу, помогу!

– Не серчай Петр Иванович, но мне бы к батюшке твоему…

– По какой нужде? По купеческой?

– Да, по другой нам слава Господу не надобно покаместь! – он неистово перекрестился на образа.

– Так что от меня ждешь? – снисходительно, но строго спросил молодой Морозов.

– Просьбочка принять меня с челобитной…

– На что челом бить будешь?

– На стрелецкого капитана Бахметьева. Не по совести жить желает…

– Мздоимствует?

– Не без того, да ишо и угрозами сыплет.

– Ладно, замолвлю за тебя словцо! – Петр похлопал купца по плечу.

Потом он вновь подошел к вернувшейся Пауле. Та пока они разговаривали с хозяином дома куда-то уходила, видимо, специально оставив мужчин поговорить. Юноша обнял девушку, потом крепкими руками, взяв ее за плечи, немного отстранил от себя и посмотрел в ее карие, глубокие глаза.

– До завтра, любовь моя! Я наказал Акиму сообщить твоему отцу, что ищу с ним встречу. Как он соблаговолит встретится со мной, так я все ему и скажу. И руки твоей попрошу, и благословения, и защиты с опекой.

– До завтра!

Они крепко обнялись, и Петр долго поцеловал Паулу в пухлые, мягкие губы. Она отдавалась его ласкам всегда вся без остатка. Было в этом русском что-то, чего она не видела и не чувствовала в своих соплеменниках. Какая-та надежность и защита, уверенность, что в минуту опасности не останется она одна, что рядом встанет человек, который защитит и закроет не только от стрел, пуль и мечей, но и от людской ненависти и злобы.