Семь тысяч с хвостиком
Шрифт:
– Поскачем в приказ стрелецкий, а потом в допросную избу! – кряхтя, залазя на коня, сказал тучный воевода.
Лошади двенадцати опричников воеводы нетерпеливо переминались с ноги на ногу, храпели и покусывали удила в предвкушении скачки, мечтая разогреться после долгого стояния на морозце. Молодые и здоровые «воеводины псы» легко вскочили на коней и тоже ждали хозяина. Наконец Иван Васильевич взобрался на своего дорогого скакуна, тот повел крупом, но боярин натянул узды. Словно свой уезд держу в узде, - подумал воевода. Потом он ударил коня пятками и рванул. Двенадцать всадников
До стрелецкого приказа было недалече и лошади под своими седоками не успели даже вспотеть. Первым на земь соскочил молодой охранник и, придерживая воеводиного коня под уздцы, помог тому слезть. Остальные лихо соскочили сами. Во дворе приказа все еще толпились десятки стрельцов, которые с нескрываемой ненавистью посмотрели на прискакавших «опричников». Те же в свою очередь отреагировали на холодный прием довольно равнодушно, им было не привыкать к зависти стрельцов. Они были белой костью, таких жалований стрельцам и не снилось, таких привилегий, снаряжения, коней, съестного довольствия те отродясь не видывали. Вот что значит служить на государя и служить на богатого боярина.
Как только копыта перестали стучать во дворе приказа и не успел воевода слезть, из приказной избы выскочил сам Леонтий Амбросимов. Его предупредил стражный стрелец, как только завидел отряд во главе с воеводой.
– Милости просим, господин воевода! – приветствовал своего начальника исполняющий обязанности стрелецкого полку.
– Что тут у тебя произошло? Сказывай! – стараясь быть добродушным начал воевода, проходя в дом.
– Так словили мы тех татей, что подожгли склады…
– Знаю, знаю… а чего ж вы их всех поубивали?! Я же наказывал брать живьем!
– Так батюшка оказали такое супротивленье, что никак не сподручно было брать живыми! Моих две десятки уложили, да изранили дюжину, легко и средне! Вот и как ни старались, а токмо одного и взяли и тот весь изранен. Но зато он их голова! Шляхтич. Ондрейка Шишкевич зовется.
– Где зараз он?
– У лекаря, тот его правит, кровь останавливает.
– Пошли человека за моим аглицким лекарем. Пущай едет в подмогу и сделает все, чтоб лях не равен час дух не испустил. Надобен он нам живьем. С кого спрашать будем, коли издохнет?
– Ясно, батюшка, зараз и пошлю.
– Да пущай сказывают, что я распорядился, чтоб все было, как для меня!
– Ясно, кормилец.
– Ну, что ешо ведаешь?
– Так тебе поди уже все известно…
– Сказывай! – нахмурился воевода, он не любил, когда его слова не исполняли с первого разу.
Леонтий собрался с мыслями и все по порядку начал излагать своему хозяину, вернее, хозяину земли Тульской. Здесь он был и Бог, и царь. Он решал миловать али казнить. Леонтий и сам пользовался большим авторитетом среди стрельцов, но авторитет воеводы был куда значительнее. Воеводу больше боялись, Абросимова же уважали за его прямоту, справедливость, приверженность своему слову. Уж ежели тот что-либо обещал, то непременно выполнял.
Морозов слушал доклад своего стрелецкого головы внимательно и мрачнел все более и более. Не по нраву ему было произошедшее видел он во всем худые последствия. Назревал бунт и в нем принимали участие, как всегда, ляхи. Без них в смуте русской никуда! Извечные враги Руси завсегда пытались ее ослабить. А что сильнее всего разрушает государство? Конечно народное недовольство. Вот и поддерживали вороги смутьянов, да «лжедмитриев» всяких.
– Выяснили откудава ляхи пришли? – спросил воевода, когда Леонтий замолчал.
– Выясняем, но, батюшка, это сподручнее особому обыщику. Он тягает изветчиков, да ответчиков, да свидетелей всяких, очевидцев и послухов.
– Ладно, ты давай с себя-то нужду не складывай. Коль не было бы обыщика, кто б вел дознание? Чье это дело? А обыщик он тож дело знает, но и ты рядышком веди свое! Что услышишь, что узнаешь, первым делом мне сказывать будешь, а уж посля я подумаю, что след знать москоскому господину, а что пущай знаем токмо мы! Уразумел?!
– Да, господин воевода…
– Ладно! Ляха лечить и глаз с него не спускать! Стрелецкие караулы по всем весям усилить! Не только в Туле! Чует мое сердце, что это только начало. На этом всем не успокоится! А тепереча я проведаю обыщика. Смотри у меня Леонтий! – воевода погрозил тому пальцем.
– Все сделаю в точности! – склонил покорно голову стрелецкий глава.
Выйдя на крыльцо, воевода вздохнул полной грудью, потянулся и смачно зевнул. Бессонная ночь давала о себе знать. Уже не тот был у него возраст, чтоб ночь на пролет разъезжать по присутственным местам, давать указания и не только политические, но и сугубо денежные. И ни разу не сомкнуть усталых глаз, слезящихся на холодном ветру.
– Куда, кормилец, тепереча? – к воеводе подошел Гур. Он был в силу своих лет полон здоровья и ему в отличие от воеводы бессонная ночь далась легко.
– В допросную избу едем…
– Велишь коня подвести, али пешим порядком пойдем? – опричник знал, что допросная изба находилась чуть меньше чем в пол версте от приказа. Он бы и пешком дошел, а вот воевода завсегда преодолевал расстояния по-разному. Порой, в желании худеть, он ходил и на версту, и более пешком и охране приходилось тащится за хозяином тихим ходом, а иногда он и сто саженей скакал верхом или в санях, развалясь, укрываясь мехами.
– Времени нет гулять. Веди вороного! – на удивление добродушно ответил Иван Васильевич.
Взгромоздившись на своего дорогого коня, воевода ударил того пятками в бока и легким галопом помчался к Романцеву. Его черные, как и следует опричникам, слуги, лихо вскочив на своих коней поскакали вслед, ловя на себе завистливые взгляды стрельцов. В столице миновали уже давно те времена, когда всадники в черных одеяниях да с собачьими головами на крупах своих коней носились по городу и его окрест в поисках наживы. Раздирая на части плоть человеческую и имущество несчастных в основе своей ни в чем не повинных русских людей. Здесь же в трехстах верстах от Москвы при боярине Морозове это явление еще существовало и даже процветало. Грабили и губили души эти верные псы воеводы. Мало им было высоких жалований, да земельных дач, рос аппетит и умножались желания. И все эти богомерзкие деяния покрывал хозяин земли Тульской боярин Морозов Иван Васильев сын.