Семен Дежнев — первопроходец
Шрифт:
Всё же Семён Иванович решил заняться розысками и стал расспрашивать. Особенно захотелось узнать о судьбе Корнея Кольчугина, женившегося в ту пору на совсем юной красавице, татарочке Амине, ставшей в крещении Зинаидой. А ещё хотелось получить сведения о добродушном балагуре Лександре Татаринове, пятидесятнике. Жив ли? Ведь он был когда-то первым Семейкиным наставником по части военного дела, обучил всему, что полезно знать казаку.
Дежнёв вспомнил, что Кольчугин, обладавший отменным почерком, стал в конце концов писцом воеводской канцелярии. Решил встретиться с кем-нибудь из старых подьячих, которые могли ещё помнить Корнея по воеводской канцелярии.
Корней Кольчугин остался в памяти Дежнёва как человек скрытый, загадочный. Он никогда не рассказывал о себе, о своём прошлом. Явно многое не договаривал. Ремёслами никакими не владел и, как видно, был не из поморских мужиков, а из какой-то иной среды. Зато был отменно грамотен, знал Священное Писание. Семён Иванович не удивился бы, если б узнал, что Корней Кольчугин вовсе не Кольчугин и вовсе не помор. Но кто бы он ни был (Бог ему судья!), товарищем оставался надёжным и верным. Семьянин, надо полагать, получился из него превосходный. Ведь как он любил свою суженую татарочку, Амину-Зинаиду.
В воеводской канцелярии отыскался пожилой подьячий Паисий Веретенников, помнивший Корнея.
— Как же, помню такого. Отлично помню! — воскликнул подьячий, выслушав Дежнёва. — Корней одно время в подьячих ходил, как и я, грешный. За соседними столами сиживали. Вот тот был Корнеев стол.
— Куда же он подевался?
— О, это занятная история. Долго рассказывать.
— Расскажи, мил человек. Ведь я дружил с Корнеем, свадьбу его помню.
— Ну, коли дружил с Корнеюшкой, так и быть, расскажу тебе. Только терпения наберись. Приятель твой взаправду Корней, токмо совсем не Кольчугин.
— Я так и думал. Не Кольчугин, значит?
— Пошто так думал? Разве на лбу у него написано, из какого он рода, племени?
— Не написано, конечно. А повадки настораживали. Скрытный он какой-то был. Про себя мало рассказывал. И на простого, трудового мужика не походил.
— Вот и мы такое замечали. На нашего брата не походил. Словно аист в вороньей стае. Самый грамотный среди нас.
— Кто же он в самом деле был, коли не Кольчугин? Расскажи, Паисий, не томи.
— Кто был-то? Сейчас ахнешь от удивления. Князь Белокритский. Натуральный Рюрикович. Слышал про таких?
— Никогда не слыхивал.
— Эх ты, серость! Иван Грозный с опричниной родовых княжат, кои перечили ему, душил и преследовал. Много тогда крови пролилось. Обрушился царский гнев и на род князей Белокритских. Старый-то князь Гедеон только с сынком младшеньким скрылись из вотчины в простых крестьянских санях-розвальнях. Прознал старик, что приближается ватага опричников громить и грабить усадьбу. А княгиня с дочерьми ехали на других санях. Поотстали или замешкались где-то, да и попали в лапы опричников. Что было дальше с ними — никто не знает. Скорее всего надругались над ними царёвы слуги и передушили бедняжек. А старый князь с сыном добрался до северных лесов, бродяжничали, в монастырях укрывались, бывало, и Христовым именем пробавлялись. Старый князь Гедеон умер, а малый подрос, возмужал и стал лихим человеком.
— Страшную историю рассказываешь, Паисий. Откуда же люди узнали, что Корней вовсе не Кольчугин, а князь, как его там... Белокритский?
— А вот слушай. Исповедовался однажды Корней владыке. Признался, кто он таков есть на самом деле. Владыка наш тобольский написал об этом патриарху. Патриарх доложил царю. В ту пору царствовал ещё батюшка нынешнего Алексея Михайловича Михаил Фёдорович. Решил царь приласкать обиженного княжича, вернуть ему титул, вотчины, палаты в Первопрестольной.
— Уехал князь в Москву?
— Не сразу уехал. Долго раздумывал, колебался.
— С Зинаидой уехал?
— А как же иначе! Он ведь души в ней не чаял, любил её. Какая она была красавица.
— Помню её ещё совсем девочкой. И свадьбу их помню. А как московская жизнь у Корнея сложилась?
— Что я слышал от гонцов, как побывали в Москве... Не прижилась Зинаидушка там. Здесь — вольная сибирская жизнь, а там — затворничество в княжьем тереме. Никого родных нет рядом. Зачахла и умерла в расцвете лет Зинаида. Корней горевал, горевал, да и принял монашество. Не мог без любимой Зинаидушки.
— Дети-то у них были?
— Кажется, двое было, да померли в младенчестве.
— А не знаешь, в каком монастыре обитает Корней?
— Не Корней он теперь, а брат Кирилл. А обитает, говорят, в Донском монастыре.
— Спасибо тебе, мил человек, за твой рассказ. Занятный рассказ, хотя и грустный. Дозволь ещё спросить...
— Спрашивай. Отвечу, коль знаю.
— Лександра Татаринов ещё служит в гарнизоне?
— Крещёный татарин?
— Он самый. Не дослужился ещё до сотника?
— Так и ушёл на покой в чине пятидесятника. Жив ещё, с внучатами водится. Внучат-то у него полон дом.
— Живёт на прежнем месте?
— На прежнем.
Дежнёв ещё раз поблагодарил словоохотливого подьячего за рассказ о Корнее Кольчугине, бывшим на деле князем-рюриковичем и ставшим на склоне лет иноком.
Дом Татаринова Семён Иванович отыскал не сразу. На посаде появилось много новых строений, среди которых татариновский дом, уже потемневший, как-то затерялся. Но первый же прохожий указал Дежнёву нужную ему избу. Старого служаку Татаринова все в Тобольске знали.
Отставной пятидесятник сразу же узнал Дежнёва, заговорил растроганно:
— Вспомнил старика, уважил. В каких чинах?
— Да ни в каких, Лександра. Как был рядовой казак, так и остался рядовым.
— Напрасно, напрасно тебя затирают, казак. Помню, военную науку ты постигал успешно. Стрелял метко, верховую езду освоил хорошо.
Татаринов по-прежнему говорил с заметным акцентом, только спотыкаться в разговоре стал реже.
— А я уже третий год на покое, по возрасту, — продолжал Татаринов. — Внучатами занимаюсь. Их всех у меня двенадцать душ. Нет, виноват, со счёта сбился... Пока одиннадцать. Двенадцатого ещё только ожидаем. Носятся где-нибудь. Оба сына казаки, дочери замужем за казаками. А как твоя служба проходила?