Семилетняя война
Шрифт:
— Вот именно, почему английский скороход задерживается русским полковником! Извините, сударь, я вынужден прекратить с вами беседу! Мне нанесена обида, о чём и будет доложено мною Её Императорскому Величеству. Честь имею!
Ошеломлённый экспансивностью флегматичного — как он знал — англичанина, Румянцев вышел вон, бормоча: «Честь имею! Дурак! Хотя дурак-то это я. И чего полез?» От огорчения, приехав домой, завалился в кровать. Но скоро его разбудили — звал отец. И опять — свидание с английским послом, который на этот раз — сама любезность.
— Пётр Александрович,
Александр Иванович хмыкнул, Пётр Александрович хлопнул глазами.
— Ваши проницательность и бдительность достойны всяческого уважения и свидетельствуют, что, несмотря на свою молодость, мундир ваш вы носите по праву. Мы провели расследование сего прискорбного случая, и я прошу прощения за свою резкость и приношу вам благодарность за то, что вы распорядились своевременно прислать ко мне нашего сотрудника. Я надеюсь, что это незначительное происшествие останется между нами, в противном случае нам придётся объяснять, из каких соображений наш сотрудник надел российский мундир. А все эти публичные выяснения и объяснения. Вы знаете.
— Охотно принимаю ваши извинения, господин посол. Особливо, ежели до меня принял их батюшка.
— О да!
— Вы понимаете, что была задета не только честь мундира, но и честь моего имени.
— Увы!
— Но теперь всё забыто, господин посол. Но всё же позвольте один вопрос.
— Сколько угодно, граф.
— Зачем вашему скороходу сие понадобилось?
— Увы, он и сам затрудняется с ответом. И лишь запах портера, исходящий от него, может служить путеводной нитью.
— A-а, тогда понятно. Счастлив был познакомиться, господин посол!
— Взаимно, господин полковник! Разрешите откланяться, господа!
Румянцевы захохотали, когда за послом ещё закрывалась дверь.
И вот смехи эти в прошлом — иногда кажется в таком далёком, как будто в прошлой жизни, а ныне командир Воронежского полка весь в делах и заботах. Только что он вернулся из Орла, где участвовал в работе следственной комиссии по делу о беспорядках. Насмотрелся всего: и нищеты, и отчаяния, и пыток. А теперь вот, извольте, новая работа, и хоть и личная, а всё одно — докука. Отец всё считает его маленьким — хочет пристроить получше. Теперь вот надумал женить. И ладно бы только он. А то и императрица, запомнившая его, тоже желает ему счастия. Счастия, какое видится им самим. Он вновь взялся за письмо отца: «Такой богатой и доброй девки едва найтить будет можно... Её богатее сыскать трудно. За ней более двух тысяч душ, и не знаю не будет ли трёх! Двор Московский... каменный великий дом в Петербурге... Конский завод и всякий домашний скарб».
Разумеется, он помнил эту сейчас намечаемую невесту. Дочь Артемия Волынского Мария, действительно, считалась богатейшей невестой России. Елизавета Петровна вернула ей всё конфискованное у её отца и ещё добавила от себя. И девушка ничего — симпатичная, спокойная. Но не лежит у него к ней сердце! До сих пор — после всех его похождений — он с закрытыми глазами может вообразить себе лишь одну —
А вскоре полк Румянцева перевели в Москву...
Знать в основном вся была в Петербурге — поближе к трону, живущих в Москве было не так уж и много, и поэтому нет ничего удивительного, что Пётр Румянцев скоро перезнакомился с большинством из них. А кое с кем он уже и был знаком.
— Здравствуйте, Екатерина Михайловна. Вы помните меня?
— Конечно, я поила вас чаем. Дядя был ещё жив...
— Мир его праху. Я до сих пор помню вкус этого чая.
— Да? А мне тогда показалось, что вы пьёте лишь из вежливости.
— Нет. Просто я отвлекался.
— Да, разговор с дядей — вы с вашим батюшкой тогда долго у него пробыли...
— Не только. Екатерина Михайловна...
— А что же ещё? Дорога?
— И это тоже. И снова не всё. Мне запомнилась тогда и девочка — хозяйка в доме.
— Полно вам, Пётр Александрович! У нас хоть и не столица, но кое о чём мы также наслышаны.
— Не смею отрицать. Но ведь вы знаете тогда и то, что это были планы Её Величества и отца. Я здесь не при чём.
— Мы наслышаны не только о Волынской.
— Ах, ну да. О чём же ещё говорить, если не мыть кости ближним и дальним, знакомым и незнакомым!
— Особенно когда они этого заслуживают!
— Вы улыбаетесь? Слава богу. Больше всего мне не хочется именно в ваших глазах предстать чудовищем.
— Что вам до моего мнения? Сегодня вы здесь, а завтра — уже нет.
— Я хотел бы возвращаться сюда всегда.
— Вот как? И это вы всерьёз?
— Совершенно серьёзно, Екатерина Михайловна.
— Знаете, Пётр Александрович, то место, где тебя ждут, должно быть единственным местом, а не очередным. Только в этом случае можно надеяться, что двери для тебя будут открыты, очаг — гореть, а стол — накрыт.
— Знаю, Екатерина Михайловна. Наверное, это и есть счастье.
Через год — в 1748 году — они поженились. И в этом же году полк Румянцева во главе со своим командиром в составе корпуса Репнина принял участие в походе на Рейн — в поддержку недавно вступившей на австрийский престол императрице Марии-Терезии. Русский корпус, появившись в Европе, подкрепил права австрийской императрицы и добился временного замирения в центре Европы.
Вскоре по возвращении из похода его отец, генерал-аншеф и кавалер Александр Иванович Румянцев скончался.
Отныне он оставался единственным мужчиной в семье. Время беспечной юности минуло навсегда.
Это сказалось и на его службе. Раньше плывший, в общем-то, по течению, он теперь всерьёз увлёкся военной наукой, постепенно вспоминая когда-то прочитанное, увиданное, услышанное. Обдумывая и анализируя это. Доставал и новые книги. И скоро уже с чёткой уверенностью осознания говорил офицерам: