Семья Берг
Шрифт:
Августа, смеясь, добавила:
— Это правда. Когда мы в Сухуми познакомились, было лето, стояла жара. Сеня ходил в белых брюках и белой рубашке, в другом наряде я его не видела. А мы договорились, что в Москву я к нему должна приехать в феврале, в холода. Я даже спрашивала — как я тебя узнаю? Он выслал мне деньги на билет, а на оставшиеся я купила себе единственную модную вещь — фетровые ботики. Хотела его поразить.
Семен приговаривал:
— Вот именно, вот именно.
Августа продолжала:
— Я ведь влюбилась в Сеню прямо сразу, я увидела в нем вкус к жизни, он большой оптимист. А ты, Павел, ты такой большой и здоровый, ты
Павел смутился:
— Ну нет. Как сказать?.. Я совсем не оптимист, хотя и не совсем пессимист тоже. Что-то посередине.
В столовой домработница, курносая деревенская девушка-коротышка Лена, уже расставляла красивую посуду: Павел никогда не видел такого богатого сервиза. В селедочнице красовалась селедка в масле, покрытая кружками белого лука, в большой супнице испускал пар горячий мясной борщ — любимое блюдо Семена. Он потирал руки и приговаривал:
— Надо нам выпить за встречу. Вот именно.
Домработница принесла хрустальный графин с водкой.
— Ну, дорогие мои, сегодня такой день, такой день! Это же чудо! Вот именно. Главное, что мы все выжили. И второе чудо — это как мы преобразились. А то, что мы опять встретились, — это третье чудо. Вот именно. Давайте выпьем!
— И Авочка твоя — это еще одно чудо, — добавил Павел.
Она благодарно взглянула на него:
— Спасибо за комплимент.
Закусили водку селедкой.
— Давно не ел такой вкусной селедки, — признался Павел.
Семен сказал:
— Авочка научилась делать отличную селедку по-еврейски.
Она засмеялась:
— Я раньше селедку никогда и не ела. А как мы поженились, стала ее готовить.
— Вот именно, вот именно, — приговаривал Семен, заедая обжигающий борщ черным хлебом.
С тех пор как Павел приехал в Москву, он жил почти впроголодь: еще действовала карточная система и он питался жидкими супами и тощими котлетами — в столовой, по купонам. Теперь Павел ел, с удовольствием и довольно громко прихлебывая борщ с каждой ложки. Прасковья Васильевна от этих звуков недовольно морщилась, но хозяева делали вид, что ничего не замечают. А Павел ел и вспоминал забытый вкус домашнего борща, который когда-то, давным-давно, готовили дома.
Он спросил:
— Кто это готовил такой замечательный борщ?
— Как ты думаешь, кто? Да Авочка, моя Авочка, конечно. Вот именно.
— Борщ прямо еврейский, такой наша бабушка нам варила. Как это ты научилась и селедку по-еврейски готовить, и еврейский борщ варить?
Августа рассмеялась:
— Хотела угодить мужу, вот и научилась. Мы поехали с Сеней в Рыбинск, там его мама меня научила.
— Отменный борщ.
По давно усвоенной простонародной привычке, доев борщ, Павел стал насухо вытирать хлебными корками остатки со стенок тарелки. Это очень понравилось стоявшей в двери домработнице Лене: она смотрела на него как завороженная и вполголоса смеялась. Бабушка недовольно отвернулась, а хозяева переглянулись между собой.
— Ты для чего это делаешь? — с улыбкой спросил Семен.
— Чего делаю?
— Тарелку хлебом вылизываешь зачем?
— Я так привык, да и борщ больно хорош. Самый смак очистить тарелку корками и съесть их. А что — не надо?
Семен похлопал его по плечу:
— Деревенский ты мужик лапотный — есть еще не научился. В порядочном обществе так не делают. Манер не знаешь. Вот именно.
— Так я отродясь и не был в порядочном обществе, — Павел смущенно отодвинул тарелку. — У меня ведь школа манер какая —
— Мы с Авочкой обучим тебя хорошим манерам.
Августа недовольно попеняла мужу:
— Зачем ты смутил Павла?
— Надо ему приучаться.
Павел спросил брата:
— Помнишь, Сенька — ты мечтал, что станешь советским министром, как теперь называют — наркомом.
— Ну, это мои юношеские фантазии, мечтания. Нарком у нас есть, блестящий нарком, — Семен с воодушевлением заговорил о своем начальнике. — Зовут нашего наркома Серго Орджоникидзе. Вообще-то его зовут Георгий Константинович, но он любит, чтобы его звали товарищ Серго, по партийной кличке. Он возглавляет развитие промышленности, а я в штате его помощников по строительным делам. Мы, Пашка, проводим теперь индустриализацию всей страны. Серго — давний соратник Сталина, еще по работе на Кавказе. Знаешь, он многое делает по-своему, даже вопреки указаниям Сталина. И всегда оказывается прав. Вот именно.
— Да, он должен быть сильной личностью, твой Орджоникидзе, если действует вопреки Сталину и проявляет смелость и самостоятельность.
— Вот именно, он и есть сильная личность. Настоящий коммунист. А ты каких взглядов придерживаешься — сталинских или троцкистских?
Для Павла это был по-прежнему трудный вопрос:
— Каких взглядов-то? Понимаешь, до приезда в Москву я был простой военный и не очень занимался политикой. Мы твердо знали одно — мы воюем за красных, за большевиков. Скакали на конях и пели: «Мы смело в бой пойдем за власть советов, и как один умрем в борьбе за это». Солдату что надо? Надо уметь стрелять, рубить шашкой, надо уметь отдать жизнь за то, за что воюешь. А какие там внутри партии политические течения — это ни меня, ни кого другого из нас не интересовало. На то у нас были комиссары. И вот один комиссар из нашей бригады — Левка Мехлис…
— Это который секретарем у Сталина?
— Да, он самый. Он все время зазывал меня в партию большевиков. А я все оттягивал: еще, мол, надо мне побольше образования получить. Ну, все-таки пришлось вступить в партию, чтобы зачислили в институт. Иначе не брали. А своих взглядов у меня пока нет.
— Ну, ты еще молодой большевик. А я давно в партии.
— Так ты ведь и более образованный. Я никаких взглядов строго не придерживаюсь: теперь троцкистские взгляды стали опасными, а к сталинским у меня что-то душа не лежит. Они сохраняют видимость голосования и выборов, а на самом деле остается только «воля большинства» и изымается сердцевина демократии — права меньшинства. Меня пытаются затащить в лагерь сталинистов, но я стараюсь отдалиться от политических группировок. В нашем институте это не так просто, у нас все время партийные диспуты.
Семен разъяснил Августе:
— Павлик учится в Институте красной профессуры. Он будет профессором.
— Ну, я не знаю, каких из нас профессоров готовят. Все наши слушатели — это пролетарии, голытьба полуграмотная, вроде меня.
Семен рассмеялся:
— Да, азохен вэй, какие профессора будут, вот именно! — и добавил: — Но и отмалчиваться в наши дни тоже опасно стало.
— Да, я знаю, но душа не лежит ходить на все эти митинги. Ну а насчет того, чтобы мне самому стать профессором, не знаю — наверное, не по зубам. Но наш преподаватель из старых спецов, Тарле, Евгений Викторович, историк, дал мне тему для диссертации. Вот он-то настоящий профессор. Только недавно его арестовали.