Семья Берг
Шрифт:
Но больше всего Алеше понравился клоун по имени Карандаш — артист Румянцев, человечек маленького роста, одетый под Чарли Чаплина, в шляпе «пирожком» и широких брюках. Он смешил публику до слез. Под влиянием его выступления Алеша дома пытался выступать «под Карандаша» и заявил со всей серьезностью ребенка:
— Когда я вырасту, я хочу быть клоуном в цирке.
Выслушав это, его отец говорил Августе:
— Ну вот, будущее нашего сына обеспечено — он станет клоуном, первым еврейским клоуном. Я знаю директора цирка Данкмана, наш человек — еврей из Жмеринки. Я поговорю с ним, чтобы написал над входом в цирк: «Весь вечер на манеже
Августа, смеясь, отвечала:
— Почему это Алеша будет первым еврейским клоуном? В цирке уже выступают много евреев. А наш Алеша может стать и первым казацким клоуном.
— Какой же казак с фамилией Гинзбург? Это звучит как «Хаим Пугачев».
— Ну, он возьмет мою девичью фамилию Клычевский или псевдоним.
Вопрос о национальности сына время от времени возникал в семье.
По закону дети от смешанных браков могли выбирать себе национальность и фамилию любого из родителей.
— Какую из двух национальностей захочет взять себе наш сын?
Семен ответил:
— Как говорит писатель Илья Эренбург: «Мы все принадлежим к тому народу, на языке которого мы говорим». Конечно, он будет русским. Вот именно.
Павел принес Алеше настоящий пионерский барабан с палочками и научил его песенке про барабанщика. Теперь с утра до ночи тот важно топал по квартире, бил в барабан и громко напевал в ритм:
Старый барабанщик, Старый барабанщик, Старый барабанщик Крепко спал. Он проснулся, Перевернулся, Всех фашистов Разогнал.Хотя шума он производил много и бабушка была недовольна, Августа сына не останавливала:
— Пусть в нем вырабатывается чувство ритма.
Как-то раз одна из соседок Гинзбургов, Фрида Яковлевна Гершкович, мать Алешиного рыжего приятеля Волика (уменьшительное от имени Вольф), пришла к Августе в большом возбуждении. Она в свое время приехала из какой-то южной провинции и говорила по-русски с сильным еврейским акцентом.
— Я хочу вам сказать что-то. Учительница Волика прислала мне записку: «Вымыйте вашего сына, от него дурно пахнет». Ха, как будто я его не мою, а? Так знаете, что я ей написала в ответ? «Мой сын не роза, его надо учить, а не нюхать». Да, я ведь зашла сказать вам что-то. Я такая радая, такая радая — я узнала, что у нас в детской районной библиотеке выступает поэт Лев Квитко. Ой, ви же не знаете — он же самий известный еврейский детский поэт. Ой, ви же не можете его оценить, он пишет на языке идиш. Но это такое счастье на нашу голову, такое редкое событие — знаменитый еврейский поэт выступает для детей. Я решила вам сказать, может быть, ваш Алеша тоже захочет слушать еврейского поэта.
— Конечно, захочет — у нас есть книги Квитко и я читаю их Алеше.
— Ви, ви читаете на идиш?
— Нет, конечно. Я читаю перевод его стихов на русский.
— Ой, но это же совсем не то. Ви даже представить себе не можете, как красиво он пишет на идиш. Ой, так красиво!
— Я охотно
Алеша загорелся идеей идти в библиотеку, где еще никогда не был, тем более — на вечер поэта, о чем вообще не имел никакого представления.
— Только ты должен вести себя вежливо. Обещаешь?
Конечно, он все обещал, только бы пойти.
Но Августа заболела, и поход решили отменить. Алеша капризничал и хныкал:
— Хочу слушать стихи, хочу слушать стихи.
Тогда вызвался Павел:
— Я с удовольствием свожу Алешу на вечер Квитко. Мне и самому хочется увидеть знаменитого поэта и послушать в исполнении автора стихи на идиш. Я уже порядочно подзабыл свой первый язык.
В те годы Лев Квитко выпускал много книг стихов для детей. Только в 1928 году вышло семнадцать его книг. Павел видел две-три из них у Алеши, это были русские переводы.
У входа в одноэтажный дом, переделанный под библиотеку для детей, висело приглашение:
«Сегодня состоится выступление известного еврейского детского поэта Лейба Моисеевича Квитко».
В небольшом зале, заполненном книжными полками, выструганными из свежих досок, собралось двадцать детишек от пяти до восьми лет, пришедших с мамашами, умиленно глядящими на поэта. Квитко было уже под сорок: полноватый, седой, с типичными еврейскими чертами — длинным носом и глазами навыкате. Он родился и вырос в еврейском местечке на Украине, учился в хедере, рано осиротел, жил в бедности, работал с десяти лет. Но уже тогда сам старался учиться. Все это было похоже на детство самого Павла.
Поэт, улыбаясь, рассказывал:
— Ну вот, ребята, я начал писать стихи в двенадцать лет. Очень мне это нравилось. Думаю, если вы попробуете, вам тоже понравится. Но я не только стихи писал, я много и тяжело работал в городе Киеве, потом в Германии, после революции. Я даже стал членом немецкой коммунистической партии. Но там стали хозяйничать фашисты, меня могли посадить в тюрьму, и я вернулся на Родину. Я знал, что в Советском Союзе я стану свободным гражданином, здесь меня никто не посадит в тюрьму. Да. Это большое счастье — жить в Советском Союзе. Я приехал в город Харьков, работал там рабочим на тракторном заводе. Вы живете в Москве, здесь тракторов нет. Видели вы их в кино?
— Видели! — кричали ребята.
— А я их делал своими руками, — и показал натруженные руки.
Это вызвало уважение у аудитории.
— Я пишу стихи на еврейском языке идиш. Вы знаете этот язык?
Ребята молчали.
— Тогда я прочту вам одно-два стихотворения на идиш, а потом буду читать переводы на русский. Знаете, что такое перевод и переводчик?
Волик, приятель Алеши, поднял руку:
— Я знаю, моя мама переводчик.
Квитко заинтересовался:
— А что же твоя мама переводит?
— Деньги. Мой папа всегда говорит, что она зря переводит деньги. Значит, она переводчик.
Все громко рассмеялись, Фрида Гершкович сидела красная как рак и дергала сына за руку:
— Ой, Волик, что тебе всегда надо вылазить вперед, ужасный мальчишка?
Наконец, посмеявшись вволю, Квитко сказал:
— Мои переводчики не совсем такие. Это те, кто делает перевод с языка на язык, — я написал на идиш, а мой хороший друг-поэт перевел на русский. Это Сергей Михалков, который написал «Дядю Степу». Мое стихотворение называется «Лемеле хозяйничает».