Семья Берг
Шрифт:
Брата писателя Шкловского освободили, но потом все равно расстреляли.
А бывшего начальника Лазаря Когана снова посадили, а потом и расстреляли за саботаж, потому что Сталину было доложено, что канал, дескать, слишком мелкий. Беломоро-Балтийскому каналу торжественно присвоили имя Сталина.
Когда и как умер Соломон Виленский — осталось неизвестным.
26. Павел пишет статью
Павла очень заинтересовало упоминание Марии о двух русских музыкантах еврейского происхождения, братьях Антоне и Николае Рубинштейнах. Он думал: ну да — Рубинштейны были из богатой семьи, их крестили. Крещеных евреев, выкрестов, евреями уже не считали,
Павел опять пошел в Третьяковскую галерею — посмотреть на их творения. Он хотел углубиться в их работы, чтобы подумать и постараться понять.
Еще издали он увидел стоявшую у стены белую глыбу скульптуры Антокольского «Иван Грозный», подошел к ней вплотную и остановился как вкопанный. Почему он раньше не заинтересовался ею? Очевидно, правильно говорится в поговорке: «Мы видим то, что знаем». Неужели это было сделано руками бедного еврейского мальчишки, который даже плохо знал русский язык? Ведь у евреев вообще изобразительное искусство развито мало, еврейская религия запрещает имитировать живую жизнь. И где было бедному еврею научиться такому тонкому искусству обработки мрамора? Ведь литовский город Вильно — это не итальянская Каррара, в которой мрамор добывают веками и знают все его свойства.
Павел стоял и размышлял — почему Антокольский задумал изваять такой сложный исторический образ?
В следующем зале Павел увидел громадную бронзовую фигуру Петра Первого. Это было ему еще интересней: это тоже русский исторический образ, но он ближе по времени, и о нем больше известно. Он с трудом оторвался от скульптуры и пошел смотреть полотна Левитана.
Проходя по залам, Павел не мог не остановиться возле «Неизвестной» Крамского и снова нашел, что Мария на нее похожа. Какое это счастье, что она встретилась ему. Вот и теперь он опять здесь только потому, что она рассказала ему об этих композиторах и напомнила тем самым о художниках. Она, такая молоденькая, дает ему, провинциалу и грубому воину, ключи к пониманию культуры, он очень многим обязан ей.
И тут он опять увидел картину Левитана «Свежий ветер. Волга» и снова замер от восторга. Как она опять напомнила ему юные годы! Но главное было не в этом, а в том, что это была настоящая русская река, ее нельзя было спутаешь с другой рекой в другой стране.
У картины «Владимирка» [34] погрустневший Павел думал: ведь эта картина — тоже сгусток русской истории, воплощенной, казалось бы, в ничем не примечательном пейзаже. Павел попытался заставить себя ощутить безысходную тоску, с какой шли по Владимирке арестанты, когда их гнали этапом. На какой-то миг ему показалось, что он сам бредет в колонне, и стало жутко: неужели это возможно? Да, это возможно, вполне возможно — «от сумы и от тюрьмы не зарекайся». Но каким образом художник смог через унылый пейзаж выразить такую глубину чувства?
34
Народное название этапного пути арестованных, в XIX —
Он перешел дальше и остановился возле полотна «Над вечным покоем». Серое небо, серая вода, сероватый оттенок на всем — на кладбище, на маленькой церквушке. Почему Левитану захотелось написать русское кладбище с этой русской церквушкой?
Павла настолько переполняли чувства и он так стремился проникнуть в тайну еврейских художников, что сразу направился в кабинет к своему недавнему знакомому — директору Третьяковской галереи Константину Юону. Постучав, он приоткрыл тяжелую дверь и увидел за столом бородатого старика директора. Тот вопросительно смотрел на него:
— Чем могу служить, товарищ военный?
— Вы уж извините, вы меня, верно, не помните.
— Почему же? Вы Алеша Попович из Первой конной армии.
— Значит, помните?
— Я ведь художник, лица запоминаю легко, особенно если они былинные. Так что я могу для вас сделать?
— Ведите ли, у меня вопрос непростой. Не знаю, как и начать. Я узнал, что скульптор Антокольский и художник Левитан были евреи.
— Да, это так. Я знал их обоих, застал еще при жизни. Оба родились и выросли в бедных еврейских семьях.
— Понимаете, я тоже еврей.
— Да? Никогда бы не подумал. Как же вы стали русским богатырем?
— Так это только прозвище. Но махать шашкой — это все могут, не такое сложное дело.
— Ну, я бы не сказал, что смелость на поле боя — это простое дело.
— Смелость, конечно, нужна. Считается, что среди евреев смельчаков мало. Но на самом деле мой народ до революции был просто забитым. А пришла революция — и среди нас появились смелые люди.
— Рассуждение интересное. Но говорите, в чем ваш вопрос.
— А вопрос такой — как Антокольский и Левитан смогли стать великими русскими художниками? Вот этого я не понимаю.
Юон почесал седую бороду и с интересом посмотрел на Павла:
— Как вам сказать? Среди евреев много талантливых людей. Моим учителем был Леонид Пастернак, еврей, великолепный художник, непревзойденный иллюстратор. Но чтобы стать великим художником, надобно иметь великий талант.
— Да, талант, это конечно. Но вот я смотрел-смотрел на их работы и не понимал — как они могли так глубоко проникнуть в самую душу русской истории и русского пейзажа?
— Знаете что, товарищ военный…
— Зовите меня просто Павел.
— А по батюшке как?
— Вообще-то отец был Борух, но я записан Борисовичем.
— Ага. Так вот, Павел Борисович, у нас в галерее есть библиотека для сотрудников. Я дам вам пропуск, вы можете приходить и читать материалы про Антокольского и Левитана. Да вот, у меня на столе книга об Антокольском под редакцией его покровителя Владимира Васильевича Стасова. Вот почитайте, что сам Антокольский писал про скульптуру Ивана Грозного.
Павел прочел: «В нем дух могучий, сила больного человека, сила, перед которой вся русская земля трепетала. Он был грозным, от одного движения его пальца падали тысячи голов. День он проводил, смотря на пытки и казни, а по ночам, когда усталая душа и тело требовали покоя, когда все кругом спало, в нем пробуждались совесть, сознание и воображение; они терзали его, и эти терзания были страшнее пытки. Тени убитых им проступают: они наполняют весь покой — ему страшно, душно, он хватается за псалтырь, падает ниц, бьет себя в грудь, кается и падает в изнеможении. Назавтра он весь разбит, нервно потрясен, раздражителен. Он старается найти себе оправдание и находит его в поступках людей, его окружающих. Подозрения превращаются в обвинения, и сегодняшний день становится похожим на вчерашний. Он — мучитель, и мученик. Таков „Иван Грозный“».