Семья Берг
Шрифт:
И Павел начал каждый вечер после работы носить передачи и обмениваться с Марией записками. Она писала о дочери шутливые замечания: «Наша Лиля — это лучшая конструкция молокоотсоса, сосет жадно и много», «Няни из комнаты новорожденных говорят, что Лиля, когда голодная, кричит громче всех — наверное, будет певица», «Я вижу других новорожденных и положительно нахожу, что наша Лиля — самая красивая девочка 1932 года».
Под закрытыми окнами роддома постоянно толпились мужья — молодые отцы. Их жены подходили к окнам и переговаривались знаками. Иногда кто-нибудь из них показывал через окно новорожденного — маленький кулек пеленок и одеял,
И вот наступил день их выписки. Мария выскочила из дверей веселая и легкая, как птичка, и кинулась прямо в объятия Павла. За ней коротышка-няня несла завернутую в кулек новорожденную. Она протянула кулек Павлу, он сунул нянечке в руку несколько рублей (ему сказали, что полагается «платить» за ребенка), согнулся почти пополам и неумело подставил руки, боясь выронить драгоценный кулек. Мария с гордостью приоткрыла простыню у лица:
— Правда, красавица?
Павел впервые увидел свою дочь, курносую, как все новорожденные, круглолицую, с красноватой кожицей. Он не заметил в ней красоты, решил согласно кивнуть и ничего не ответил. Зато умиленная няня нараспев сказала:
— Дочка — вылитый папочка, как две капли воды.
Удивленный и растерянный Павел в сходстве сомневался, но не это было важно. Другое казалось намного важней: он держал на руках свою дочь. У него никогда не было ничего своего. И вдруг он понял, что впервые держит в руках — свою дочь. Свою! — новый смысл его жизни. Он так растрогался, что на глазах навернулись слезы. Мария это заметила и улыбнулась.
Как долго и сладостно Павел и Мария стремились к любовному физическому сближению, и как быстро начали проходить романтика и сладость первых дней и горячих ночей, когда постепенно жизнь стала привычной, появились первые бытовые трудности. Павел добился, чтобы ему дали в общежитии другую комнату, побольше. И все равно она была мала, вся постоянно увешана сохнущими пеленками, и приходилось нырять под ними, особенно высокому Павлу.
Счастливый отец завел специальную толстую тетрадь, чтобы вести дневник роста дочки. На первой странице он написал: «Лиля Берг. Из серии „Жизнь и деятельность замечательных людей“». Вместо эпиграфа написал: «Посвящается родительской необъективности — читать могут все, но вносить записи — только родители. Иначе записки потеряют самое ценное качество — необъективность».
И пока Лиля постепенно росла, они с Марией время от времени вносили туда остроумные замечания о ней, о ее характере, о ее поведении.
А новорожденная девочка, как все младенцы, плакала по ночам, не давала спать ни им, ни соседям. Они по очереди носили ее на руках, качали, убаюкивали и, конечно, постоянно не высыпались. Кухня в общежитии была одна, общая, на весь длинный коридор, женский и мужской туалеты и ванные — тоже общие, в конце коридора. Стирать и полоскать пеленки приходилось по ночам, когда ванная была не занята, и от этого Павел и Мария не высыпались еще больше.
Вся жизнь стала ужасно трудной и неудобной. Мария
Семен с Августой иногда заходили к Бергам, видели, как они мучаются, и предлагали:
— Переезжайте к нам, у нас вам будет удобней.
Но оба, и Павел и Мария, считали неудобным стеснять их. Мария, практичная, как все женщины, говорила им:
— Спасибо, но мы не можем позволить себе, чтобы для нас вы пожертвовали своим покоем и образом жизни. Представляете себе, что у вас по всей квартире развешаны пеленки? Ведь наша жизнь все равно не изменится, зато ваша ухудшится намного.
Когда Павел держал Лилю на руках, играя с ней днем или качая ночью, он испытывал такое глубокое чувство любви к дочери, что у него слезы на глаза наворачивались. Эта была любовь, но не такая, как к жене. Жену он обожал, а к этому крохотному младенцу испытывал чувство отцовства — любовь к той жизни, которую он ей дал, и отцовская ответственность за то далекое будущее, которое ее ожидало.
Мария даже не представляла раньше, как трудно с новорожденным младенцем, а Павел представлял себе это еще меньше. Он питался в столовой своей привилегированной военной академии, а из распределителя иногда приносил домой некоторые дефицитные продукты. Но заниматься в библиотеку он ходил все реже, с работы спешил домой, чтобы помогать Марии. По выходным он ходил на Палашевский рынок, покупал для прикорма Лиле молоко, творог, сметану. Они с Марией по очереди выносили ее гулять на свежий воздух, в Миусский сквер. Детской коляски не было, ребенка носили на руках. В те тяжелые годы даже посуды и кухонной утвари не хватало. Иногда только можно было купить какие-нибудь вещи в Торгсине: для Лили купили как-то маленькую кастрюльку с длинной ручкой, и даже такая мелочь радовала Марию, потому что хоть немного облегчала жизнь.
Она просто не в состоянии была заботиться о ребенке и одновременно продолжать учиться: пришлось идти в институт и просить академический отпуск. Ее бывший воздыхатель Миша Жухоницкий обрадовался ей и спросил:
— Маша, ты счастлива?
Мария по голосу поняла — это вопрос страдальца, она заставила его страдать.
— Миша, я действительно очень счастлива. Но ты не сердись на меня. Можешь не сердиться?
— Маша, чего я хотел? Я хотел дать тебе счастье. Если ты счастлива, то на что мне сердиться?
Вспоминая его слова, она и улыбалась, и чуть не плакала. Вот она и перестала быть студенткой: от этого слезы наворачивались еще сильнее.
Как-то Павел купил вышедшую недавно книгу своего бывшего однополчанина Исаака Бабеля «Конармия»: она сразу стала популярной, ее раскупали, о ней говорили, ее обсуждали. В книге описывалась фактически повседневная история Гражданской войны, без приукрашиваний и излишнего пафоса: все подавалось так, как тогда происходило, — и положительное, и отрицательное. В этом был аромат современной истории, и Павлу — участнику событий и историку — книга очень понравилась. Он встретил Бабеля в Книжной лавке писателей на улице Кузнецкий мост.