Семья Рубанюк
Шрифт:
— Это и есть Рубанюк? — спросил он окающим волжским говорком.
Пристально взглянув на Петра, комдив протянул ему мягкую, теплую руку.
— Самарин! — позвал он, приоткрыв дверь. — А ну-ка, давай!.. Получил на своих орлов новое вооружение? — осведомился он, повернувшись к Стрельникову. И, заметив, что Петро стоит вытянувшись, коротко бросил — Садись, Рубанюк!
Петро отошел к стене, опустился на краешек продавленного кресла.
Полковник, тяжело дыша, прочищал проволочкой мундштук. Не дослушав Стрельникова,
— Полушубочек сними, старший сержант. У меня тут натопили, архаровцы, дышать невозможно. И ты раздевайся, майор. Завтракали?
— Не пришлось, Антон Антонович.
— Стало быть, знал, хитрец, что у комдива пельмени на завтрак. Сознайся, знал?
— Откуда же знать, Антон Антонович!
Полковник, засмеявшись, погрозил ему пальцем и шагнул к капитану Самарину, вошедшему с папкой.
— Ну, что ж, — сказал он, надевая очки и снова проницательно оглядывая Петра, — заработал, орел, — получай!
Он выпрямился и торжественно произнес:
— В бою под Выковкой хорошо дрался, товарищ Рубанюк. Правительство награждает тебя высокой наградой! Орденом Красного Знамени.
Полковник протянул коричневую коробочку. Затем сам раскрыл ее, извлек поблескивающий золотом и эмалью орден и прикрепил к гимнастерке Петра. Он крепко тряхнул его руку и, щекоча усами, поцеловал.
Все было так ошеломляюще неожиданно и просто, что Петро забыл даже, как положено ответить. Словно в полусне он чувствовал, как ему пожимают руку Стрельников, капитан, еще кто-то.
Уже за столом, принимая от полковника стакан с водкой и осознав, что произошло, Петро отставил стакан.
— Э-э, орел! — запротестовал комдив. — У нас так не делается. Посуда чистоту любит.
— Дайте опомниться, товарищ полковник. Я никак не ожидал, — чистосердечно признался Петро..
Он благодарно смотрел на командира дивизии и Стрельникова. Ему казалось в этот момент, что нет такого — самого трудного — боевого задания, которого он не взялся бы выполнить. В его памяти вихрем пронеслись воспоминания о бое с немецким батальоном, как живой, возник перед глазами Прошка, подающий диски для пулемета.
— А Шишкарев? — быстро спросил Петро Стрельникова.
— Шишкарев награжден тоже, — сказал комдив. — Посмертно.
— Вот это правильно!
— Раз правильно, ты, голубок, пей, — сказал, чокаясь с ним, полковник.
Петро подождал, пока комдив, смачно крякнув, коротким движением опрокинул в рот свой стакан, и тоже выпил.
Хмель быстро обволакивал его сознание. Петро неуверенно поднялся.
— Разрешите мне, — произнес он, — заверить командование, что старший сержант Рубанюк оправдает в боях свое высокое воинское звание.
Полковник потер пальцами мясистый красный нос и добродушно заметил:
— Звание у тебя не такое уж высокое. По твоей хватке совсем не высокое. В командиры пора пробиваться.
Мы его
Предложение командира полка застигло Петра врасплох, и он взглянул на Стрельникова с недоумением. Сейчас, в разгар боев за Москву, полку был нужен каждый человек, владеющий оружием, а ведь он, Петро, воевал не хуже других! Досадуя на командира полка, он сдержанно сказал:
— За доверие очень благодарен, товарищ майор. Получиться не плохое дело. А если мое желание вам интересно знать, то я откровенно скажу: обстановка такая на фронте… Нельзя мне с передовой уходить.
— Зря артачишься, старший сержант, — вмешался комдив. — Месяца полтора в курсантах походил бы — взвод дали бы. А то и роту. Зря…
К этому вопросу ни он, ни Стрельников больше не возвращались, но Петро спустя некоторое время негромко спросил у Стрельникова:
— С курсов этих, о которых вы говорили, товарищ майор, не пошлют меня в другой полк?
— Курсы при армии. Поучишься — заберем обратно. Да ты не беспокойся, раньше чем через месяц — два сами не отпустим.
Через час Стрельников довез Петра до ворот казармы и поехал дальше, на интендантский склад.
Петро испытывал потребность побыть наедине с самим собой. Сейчас о его награждении узнают друзья, потом он напишет Оксане. Как бы радовался батько, если бы можно было сообщить ему!
Петру представилось, как после войны он вернется домой, скинет воинскую одежду, снова примется за сады, а на пиджаке его будет поблескивать орден.
Об этом времени можно было только мечтать. Гитлеровцы продолжали наступать, — и никто не знал, где их остановят.
Петро смотрел на снег, покрывавший улицу, на озабоченных прохожих, на заклеенные белыми полосками окна зданий.
— Барышня одна спрашивала, старший сержант, — окликнул его часовой. — Записочку оставила.
Письмо было от Марии. Петро, отойдя в сторонку, вскрыл конверт, прочитал:
«Старшего политрука Олешкевича вчера эвакуировали в Куйбышев.
Мария.
Послезавтра уезжаю. Мы никогда уже больше не встретимся. Это я решила твердо. Если очень захотите узнать что-нибудь, навестите маму. Она будет рада».
Петро бережно сложил записку и прошел в ворота.
Сандунян встретил его у входа в казарму. Широко раскинув руки, он сгреб его в объятия.
— Молодец, Петя! Это же здорово! — воскликнул он, засматривая черными блестящими глазами в лицо друга. — Пойдем живо к нашим!
В полку уже знали, для чего вызывали Рубанюка к комдиву. Марыганов, комвзвода Моргулис, бойцы из других рот обступили его, заставили распахнуть полушубок, рассматривали награду.
До вечера Петро ходил, как в угаре, распивая с друзьями и знакомыми бойцами пайковую водку, терпеливо повторяя рассказ о том, как все произошло.