Семья Тибо, том 2

дю Гар Роже Мартен

Он улыбнулся. Его слова, казалось, никогда не были связаны с тем, что он только что сам сказал или услышал. Его глаза под густыми бровями сверкали лукаво, у него все время был такой вид, точно он сам себе рассказывает какую-то забавную историю и с него вполне достаточно, если он один наслаждается ее солью.

– Мой отец был офицер, – продолжал он. – Он проделал все кампании Второй империи. Меня вечно пичкали военной историей. И вот могу сказать, что стоит только разобраться в происхождении конфликта, его истинных причинах всегда поражаешься, насколько он лишен элемента необходимости. Это очень интересно. Если взглянуть из некоторого отдаления, то в новое время не найдешь, кажется, ни одной войны, которой нельзя было бы очень легко избегнуть – стоило лишь двум-трем государственным деятелям проявить простой здравый смысл или волю

к миру. И это еще не все, Чаще всего оказывается, что обе воюющие стороны поддались ничем не оправданному чувству недоверия и страха, потому что не знали истинных намерений противника… В девяти случаях из десяти народы бросаются друг на друга только из страха. – Он словно закашлялся коротким и тотчас оборвавшимся смехом. – Совсем как пугливые прохожие, которые, встречаясь ночью, не решаются поравняться друг с другом и в конце концов бросаются друг на друга… потому, что каждый считает, что другой намеревается на него напасть… потому, что каждый предпочитает бросок, даже таящий в себе опасность, колебаниям и неуверенности… Это уж совсем смешно… Взгляните-ка сейчас на Европу: она во власти каких-то призраков. Все державы боятся. Австрия боится славян и боится потерять свой престиж. Россия боится германцев и боится, чтобы ее пассивность не сочли признаком слабости. Германия боится нашествия казаков и боится оказаться в окружении. Франция боится германских вооружений, а Германия вооружается превентивно, и тоже из страха… И все отказываются проявить малейшую уступчивость в интересах мира, потому что им страшно, как бы не подумали, что они боятся.

– А к тому же, – сказал Жак, – империалистические правительства отлично видят, что страх работает на них, и старательно поддерживают его! Политику Пуанкаре, французскую внутреннюю политику последних месяцев, можно определить так: методическое использование страха всей нации…

Филип, не слушая его, продолжал:

– А самое отвратительное… (Он засмеялся коротким смехом.)… нет, самое комичное – это то, что все государственные деятели изо всех сил стараются скрыть этот свой страх, выставляя напоказ всевозможные благородные чувства, смелость…

Он прервал свою речь, заметив, что к ним приближается Антуан в сопровождении какого-то человека лет сорока, которого Леон только что ввел в гостиную.

Оказалось, что это Рюмель.

У него был такой представительный вид, как будто его нарочно создали для официальных церемоний. Массивная голова была откинута назад, словно под тяжестью пышной гривы, светлой и уже слегка седеющей. Густые короткие усы с сильно приподнятыми кончиками придавали некоторую рельефность его плоскому жирному лицу. Глаза были довольно маленькие, заплывшие, но подвижные зрачки какой-то фаянсовой голубизны озаряли двумя живыми искрами эту по-римски торжественную маску. Все вместе придавало ему довольно характерный облик, и можно было представить себе, как использует его в свое время какой-нибудь фабрикант бюстов для субпрефектур.

Антуан представил Рюмеля Филипу, а Жака – Рюмелю. Дипломат склонился перед старым врачом как перед современной знаменитостью; затем с вежливой предупредительностью пожал руку Жака. Казалось, он раз навсегда сказал себе: "Для человека, находящегося на виду, простота манер – это лишний козырь".

– Бесполезно рассказывать вам, дорогой мой, о чем мы беседовали, начал атаку Антуан, положив ладонь на рукав Рюмеля, который улыбался любезно и снисходительно.

– Вы, сударь, располагаете, разумеется, такими сведениями, которых у нас нет, – произнес Филип. Он внимательно осматривал Рюмеля своими хитрыми глазками. – Что касается нас, профанов, то, надо признаться, чтение газет…

Дипломат сделал неопределенный жест:

– Не думайте, господин профессор, что я осведомлен много лучше вашего… – Он убедился, что его шутка вызвала улыбку, и продолжал: – А вообще я не думаю, что следует представлять себе вещи в особенно мрачном свете: мы вправе – даже обязаны – утверждать, что сейчас имеется гораздо больше оснований для спокойной уверенности, чем для того, чтобы отчаиваться.

– И слава богу, – заметил Антуан.

Он устроил так, что Филип и Рюмель приблизились к другим гостям и уселись посредине комнаты.

– Основания для спокойной уверенности? – с сомнением произнес Халиф.

Рюмель обвел своими голубыми глазами присутствующих, которые окружили его кольцом, и задержал их на Штудлере.

– Положение

серьезное, но преувеличивать не следует, – заявил он, немного откинув голову. И тоном государственного мужа, который обязан подбадривать общественное мнение, он с силой произнес: – Запомните, что элементы, благоприятствующие сохранению мира, все же преобладают!

– Например? – продолжал спрашивать Штудлер.

Рюмель слегка нахмурился. Настойчивость этого еврея раздражала его; он ощутил в ней глухое недоброжелательство.

– Например? – повторил он, словно ему оставалось только выбирать. – Ну, во-первых – англичане. Центральные державы с самого начала встретили в Foreign office [1] энергичное сопротивление…

– Англия? – прервал Штудлер. – Уличные столкновения в Белфасте! Кровавые мятежи в Дублине! Печальный провал ирландской конференции в Бекингеме! В Ирландии начинается форменная гражданская война… Англия парализована ударом ножа в спину!

1

Министерство иностранных дел (англ.).

– Ну, это не более как заноза в пятке, уверяю вас!

– Господина Антуана просят к телефону, – сказал Леон, появляясь в дверях.

– Скажите, что я занят, – сердито крикнул Антуан.

– Англия еще и не то видала! – продолжал Рюмель. – Ах, если бы вы знали, как я, хладнокровие сэра Эдуарда Грея… [2] Это замечательный тип дипломата, – продолжал он, избегая глядеть на Штудлера и обращаясь в сторону Филипа и Антуана. – Старый сельский аристократ, у которого совершенно особое представление о том, каковы должны быть международные отношения. Он разговаривает со своими европейскими коллегами не как официальное лицо, а как джентльмен с людьми своего круга. Я знаю, что он лично был шокирован тоном ультиматума. Вы могли убедиться, что он тотчас же начал действовать с большой твердостью, одновременно увещевая Австрию и рекомендуя умеренность Сербии. Судьбы Европы отчасти находятся в его руках, а это самые лучшие, самые честные руки.

2

…хладнокровие сэра Эдуарда Грея… – Грей оф Фалладон Эдуард, виконт (1862-1933) – министр иностранных дел Великобритании в 1905-1916 гг.

– Германия все время отвечала ему отказом… – опять прервал Штудлер.

Рюмель не дал ему договорить:

– Осторожная и вполне понятная позиция нейтралитета, которую заняла Германия, сначала могла служить препятствием для английского посредничества. Но сэр Эдуард Грей не признает себя побежденным и, – я могу говорить, раз это завтра, а может быть, и сегодня вечером появится в прессе, – Foreign office подготовляет совместно с Кэ-д'Орсе новый проект, который может оказаться решающим для мирной ликвидации конфликта. Сэр Эдуард Грей предполагает немедленно устроить в Лондоне совещание германского, итальянского и французского послов для обсуждения всех спорных вопросов.

– А пока будут продолжаться благородные хождения окольными путями, сказал Штудлер, – австрийские войска займут Белград!

Рюмель дернулся, словно его укололи булавкой.

– Но, сударь, я полагаю, что и в данном случае вы плохо осведомлены! Несмотря на видимость военных демонстраций, ничто не доказывает, что между Австрией и Сербией происходит что-либо более серьезное, чем простые маневры… Не знаю, придаете ли вы цену капитальнейшему факту: до настоящего времени ни одному европейскому правительству не было передано дипломатическим путем официальное объявление войны! Более того: сегодня в полдень сербский посол в Австрии все еще находился в Вене! Почему? Потому что он служит посредником в активном обмене мнениями между обоими правительствами. Это очень хороший признак. Раз переговоры продолжаются!.. Впрочем, даже если бы действительно последовал разрыв дипломатических отношений и даже если бы Австрия решилась объявить войну, я имею основания считать, что Сербия, уступая разумным влияниям, отказалась бы от неравной борьбы трехсот тысяч человек против миллиона пятисот тысяч и что ее армия начала бы отступать, не принимая боя… Не забывайте, – добавил он с улыбкой, – пока не заговорили пушки, слово принадлежит дипломатам…