Семья Тибо, том 2
Шрифт:
– Как вы думаете, удастся избежать войны? – внезапно спросил Батенкур. Неопределенная, по-детски кроткая улыбка блуждала на его губах.
– Я начинаю в этом сомневаться, – мрачно пробормотал Антуан.
Лицо молодого человека исказилось.
– Послушайте, это невозможно… Не может быть, чтобы дошло до этого…
Антуан молча играл связкой ключей. Он толкнул дверь.
– Входите.
– Я приехал посоветоваться с вами относительно моей маленькой Гюгеты… – начал Симон.
Он с трогательным волнением произносил имя этой девочки, которая была для него чужой, но которую он полюбил как дочь; судя по всему, он целиком отдал себя заботам о ее выздоровлении. Рассказывая подробности жизни маленькой больной, он был неиссякаем. Она с ангельским терпением переносит эту длительную неподвижность в гипсе, уверял он. Проводит на воздухе по девять-десять часов в день. Он купил ей маленькую белую ослицу, чтобы возить "гроб" по улицам Берка до самых дюн. Вечером он читает ей вслух, немного занимается с ней французским, историей, географией.
Провожая Батенкура в свой кабинет, Антуан молча слушал его и, вновь обретя профессиональное внимание, пытался следить за нитью этой болтовни, связать воедино признаки, которые могли бы осветить перед ним физиологическое состояние больной. Он совершенно забыл об Анне. И, лишь увидев, как Батенкур садится в то самое кресло, в которое он так часто усаживал свою любовницу, сказал себе со странной настойчивостью: "Человек, который сидит здесь, говорит со мной и улыбается мне, который только что доверил мне свои сокровенные думы, – этого человека я обманываю, обкрадываю, и он об этом не знает…"
Вначале он испытал при этой мысли лишь какое-то неопределенное неприятное ощущение чисто физического порядка, похожее на то, какое вызывает нежелательное или даже слегка противное прикосновение. Но так как Симон внезапно замолчал и казался несколько смущенным, в уме Антуана мелькнуло подозрение: "Знает?"
– Однако я приехал сюда не для того, чтобы рассказывать вам, как я ухаживаю за больной, – сказал Батенкур.
Взгляд Антуана, испытующий помимо его воли, побуждал собеседника продолжать.
– Дело в том, что передо мной встают сейчас кое-какие трудные вопросы… В письмах рискуешь быть непонятым… Я предпочел повидаться с вами, чтобы привести все это в ясность…
"А в конце концов, почему бы ему не знать?" – внезапно подумал Антуан.
Несколько секунд оба молчали, причем Антуан находился во власти самых нелепых предположений.
– Вот что, – выговорил наконец Симон. – Я не уверен в том, что пребывание в Берке во всех отношениях полезно для Гюгеты. – И он пустился в климатологические рассуждения.
По его мнению, начиная с пасхи улучшение резко замедлилось. Беркский врач, хотя и заинтересованный в том, чтобы превозносить свой край, тем не менее допускает мысль, что близость моря оказывает на здоровье ребенка неблагоприятное действие. Быть может, нужна горная местность? Мисс Мэри, гувернантка Гюгеты, как раз получила через своих знакомых англичан сведения об одном необыкновенном молодом враче в департаменте Восточных Пиренеев, который специализировался на подобного рода заболеваниях и достигает поразительных результатов.
Не двигаясь с места, Антуан изучал это тонкое лицо, нос с горбинкой, как у козла, бледную кожу блондина, которую не сумел покрыть загаром даже морской воздух. Казалось, он внимательно слушает, тщательно взвешивает все доводы Батенкура. В действительности же он почти не слушал его. Он думал о том, какое мнение о своем муже в одну из редких минут откровенности высказала ему Анна: человек ничтожный и лицемерный, эгоистичный, тщеславный, скрытный и злой. До сих пор он без всякого недоверия относился к этому портрету, потому что она говорила о Симоне с презрительным равнодушием, которое казалось залогом правдивости, но теперь, когда оригинал был перед ним, множество неясных мыслей зашевелилось в его мозгу.
– Не перевезти ли мне Гюгету в Фон-Роме [40] ? – спросил Батенкур.
– Пожалуй, хорошая мысль… Да… – пробормотал Антуан.
– Разумеется, я поселюсь подле нее. Расстояние, одиночество – все это не играет для меня никакой роли, если только девочке будет там хорошо. Что касается моей жены… – Выражение страдания, быстро подавленное, скользнуло по лицу Симона, когда он упомянул об Анне. – Она не часто приезжает к нам в Берк, – признался он с улыбкой, которая пыталась быть снисходительной. Париж так близко, вы понимаете… Она постоянно принимает приглашения друзей, невольно отдается светской жизни. Но если бы она навсегда поселилась в Фон-Роме вместе с нами, то, может быть, скоро забыла бы свой Париж…
40
Фон-Роме – курорт в Пиренеях.
Мечта о возобновлении близости промелькнула в его взгляде, мечта, в которую он не верил и сам, – это было видно. Без сомнения, он любил эту женщину, любил до боли, как в первый день.
– Быть может, все бы переменилось… – загадочно прошептал он.
Антуан ясно видел, какими внешними чертами могло быть оправдано мнение Анны о Симоне. Тем не менее, – и эта уверенность все больше и больше укреплялась в нем, – тем не менее человек, сидевший здесь, напротив него, в этом кресле, был совершенно не похож на портрет, нарисованный Анной. Двоедушие, эгоизм, злость – все это были обвинения, которые и пяти минут не устояли бы перед испытующим взором, перед той интуитивной проницательностью, которая пробуждает у наблюдателя, мало-мальски одаренного чутьем, присутствие самого человека, непосредственное соприкосновение с ним. Напротив: прямота, природная скромность, доброта Батенкура проявлялись в каждом его слове, даже в неловкости его манер. "Человек слабовольный? Возможно! – думал Антуан. – Нерешительный, неуравновешенный? Без сомнения. Глупый? Быть может… Но чудовище лицемерия – разумеется, нет!"
Симон спокойно продолжал монолог. Глядя на него добрыми глазами, полными признательности и доверия, он пояснил, что, разумеется, никогда и не думал принять столь важное решение, не посоветовавшись с Антуаном. Он всецело полагается на него. Ему известны его познания, его преданность делу. Он даже надеялся, что, может быть, Антуан захочет, решая вопрос, вооружиться всеми необходимыми данными и приедет на несколько часов в Берк, чтобы еще раз посмотреть больную девочку. Хотя, разумеется, при настоящем положении вещей…