Семья Тибо, том 2
Шрифт:
Изнемогающая аудитория начала волноваться.
– Хватит! К делу!
– Программу действий!
– Что делать? Как помешать войне?
– Тише! – повторял Лефор с возрастающим беспокойством.
– Возмутительно! – шепнул Жак на ухо Женни. – Все эти люди пришли сюда, чтобы получить лозунг, простой, ясный, практический, а уйдут они с головой, набитой историей дипломатических отношений, о таким ощущением, что все это для них слишком сложно… что ничего нельзя сделать и надо ждать неизбежного…
Оратора прерывали возгласы:
– Что происходит? Куда нас ведут?
– Мы хотим знать правду!
– Да! Правду!
– Правду, граждане? – вскричал Леви Мас, смело встречая бурю. – Правда в том, что Франция – миролюбивая нация и что в течение последних двух недель она это великолепно доказывает, приводя в смущение все империалистические государства! Наше правительство, которое можно критиковать за его внутреннюю политику, стоит сейчас перед трудной задачей! Долг социалистической партии не усложнять этой задачи! Разумеется, мы не согласимся принять весь тот националистический вздор, который буржуазия внесла в свою программу! Но, – и это надо сказать во весь голос, надо крикнуть об этом всему миру, – ни один француз не откажется защищать свою территорию в случае вторжения иностранцев!
Жак выходил из себя.
– Слышите? – сказал он, снова наклоняясь к Женни. – Ничто не может лучше подготовить народ к войне!.. Стоит только внушить ему уверенность в неизбежности германского нападения, и завтра он согласится на все что угодно.
Она подняла на него свои голубые глаза:
– Выступите! Вы!
Не отвечая, он смотрел на оратора. Он чувствовал вокруг себя растущее недовольство. И главное, в нерешительности этой толпы он ощущал тайное всеобщее возбуждение, благоприятное для революционного взрыва, возбуждение, не воспользоваться которым было бы преступно.
– Хорошо! – сказал он вдруг.
И внезапно поднял руку, требуя слова.
Председатель одно мгновение внимательно разглядывал его, потом решительно отвел глаза.
Жак нацарапал на клочке бумаги свою фамилию, но не было никого, кто мог бы передать его Лефору.
Среди возрастающего шума Леви Мас заканчивал свою речь:
– Разумеется, граждане, положение затруднительное! Но оно не безвыходно, пока правительство имеет поддержку народа, чтобы уверенно защищать находящийся под угрозой мир! Перечитайте статьи нашего великого Жореса! Те, кто дерзко ищет ссоры с нами по ту сторону границы, должны почувствовать, что за нашими государственными деятелями и дипломатами стоит социалистическая Франция, единодушная в деле мирной защиты Права!
Он поправил пенсне, обменялся взглядом с председателем и поспешил подобру-поздорову убраться за кулисы. Раздалось несколько хлопков личных друзей оратора, прерванных неясными криками протеста, робкими свистками.
Лефор встал. Он размахивал руками, пытаясь водворить спокойствие. Публика решила, что он хочет говорить, и на минуту затихла. Он воспользовался этим, чтобы крикнуть:
– Граждане, собрание закрыто!
– Нет! – гневно выкрикнул Жак со своего места.
Но собравшиеся, повернувшись спиной к сцене, уже бросились к трем дверям, выходившим в тупик. Стук откидных сидений, крики, споры создавали оглушительный шум, который невозможно было перекричать.
Жак был вне себя. Никоим образом нельзя было допустить, чтобы эти люди, преисполненные лучших намерений, ищущие точных указаний, покинули зал в полной растерянности, так и не узнав, чего ждет от них Интернационал!
С трудом проталкиваясь сквозь толпу, он добрался до ниши оркестра. Сцена, отделенная от зала этой темной дырой, была недосягаема. С пеной у рта он кричал:
– Прошу слова!
Он прошел вдоль помещения оркестра до литерной ложи бенуара, разбежался, прыгнул в ложу, выбежал в коридор, нашел дверь, которая вела за кулисы, растолкал каких-то людей и ворвался наконец на уже опустевшие подмостки. Он продолжал кричать:
– Прошу слова!
Но его голос терялся в шуме. Перед ним зияла пыльная, уже на три четверти опустевшая пропасть театра. Он бросился к цинковому столу и начал яростно колотить по нему кулаками, словно бил в гонг.
– Товарищи! Прошу слова!
Немногие еще остававшиеся в зале – человек около пятидесяти обернулись к сцене.
Раздались голоса:
– Слушайте!.. Тише!.. Слушайте!..
Жак продолжал стучать по столу, словно бил в набат. Он был бледен, растерзан. Его взгляд окидывал все концы зала. Он яростно кричал:
– Война! Война!
Воцарилось нечто похожее на тишину.
– Война! Она нависла над нами! Через двадцать четыре часа она может обрушиться на Европу!.. Вы требуете правды? Вот она! Возможно, что меньше, чем через месяц, все вы, находящиеся сейчас здесь, будете уничтожены!..
Резким движением он откинул прядь волос, падавшую ему на глаза.
– Война! Вы не хотите ее? Зато они ее хотят, они! И они навяжут ее вам! Вы будете жертвами! Но вы будете также и виновниками! Потому что только от вас зависит помешать этой войне… Вы смотрите на меня! Все вы спрашиваете себя: "Что делать?" Для этого-то вы и пришли сюда сегодня… Хорошо, я скажу вам это! Потому что есть нечто такое, что можно сделать. Есть еще возможность спасения. Единственная! Это – единодушный отпор! Отказ!
Более спокойно, поразительно владея собой, усилив голос и отчеканивая слова, чтобы его слышали все, он продолжал после короткой паузы:
– Вам говорят: "Капитализм, соперничество наций, могущество денег, торговцы оружием – вот что делает возможными войны". И все это верно. Но подумайте. Что такое война! Разве это лишь столкновение интересов? К несчастью, нет! Война – это люди и кровь! Война – это мобилизованные народы, которые дерутся друг с другом! Все министры, все банкиры, все хозяева трестов, все в мире торговцы оружием были бы бессильны начать войну, если бы народы отказались подчиниться мобилизации, если бы народы отказались драться друг с другом! Пушки и ружья не стреляют сами собой! Чтобы воевать, нужны солдаты! И эти солдаты, на которых рассчитывает капитализм для своего дела наживы и смерти, – это мы! Ни одна законная власть, ни один приказ о мобилизации не может что-либо сделать без нас, без нашего согласия, без нашего слепого повиновения! Итак, наша участь зависит от нас самих! Мы сами хозяева своей судьбы, потому что нас много, потому что мы – сила!
И вдруг все зашаталось. Внезапное головокружение… Словно вспышка молнии осветила вдруг перед ним ответственность, которую он на себя взял. Имел ли он право выступить? Уверен ли в том, что знает истину?.. С минуту, снедаемый сомнениями, он был не в силах бороться с полнейшим упадком духа.
В этот момент в глубине театра произошло какое-то движение. Задержавшиеся отказались от мысли об уходе и медленно подвигались ближе к сцене, словно железные опилки, притягиваемые магнитом. В мгновение ока смятенье Жака исчезло, испарилось, не оставив никакого следа. И снова все, о чем он думал, что хотел рассказать этим людям, которые словно бросали ему оттуда, из глубины зала, свой немой вопрос, показалось ему ясным, неоспоримым.