Семья Тибо, том 2
Шрифт:
Здесь наконец и нашла его Женни после нескольких минут поисков; ее привел Стефани.
Жак поднял голову и, внезапно просветлев, улыбнулся девушке. Остановившись перед ним, она пристально смотрела на него, не произнося ни слова.
– Теперь надо как-нибудь выбраться отсюда, – проворчал Стефани, стоявший сзади.
Жак встал.
Опустевший зал был погружен во мрак, двери заперты снаружи. Но лампочка-ночник, горевшая в дальнем углу сцены, указала им направление, и они вышли в коридор, который вывел их к служебному выходу в задней стене театра. Они прошли через наполненный углем подвал и выбрались на маленький дворик, заваленный досками и частями старых декораций. Он выходил в переулок, казавшийся совершенно безлюдным.
Однако не успели они сделать нескольких шагов, как из мрака выступили двое мужчин.
– Полиция! – произнес один из них, жестом фокусника вытащив из кармана карточку и сунув ее под нос Стефани. – Предъявите, пожалуйста, ваши документы!
Стефани протянул инспектору корреспондентское удостоверение.
– Журналист!
Полицейский рассеянно взглянул на удостоверение. Его интересовал оратор.
К счастью, во время дневных странствований с Женни, Жак зашел к Мурлану и забрал свой бумажник. Зато он имел неосторожность оставить в кармане брюк документы женевского студента, пригодившиеся ему при переходе через германскую границу. "Если они обыщут меня…" – подумал он.
Рвение агента не простерлось так далеко. Он удовольствовался тем, что исследовал при свете фонаря паспорт Жака и взглядом профессионала проверил его сходство с фотографической карточкой. Затем, несколько раз послюнявив карандаш, он что-то нацарапал в своей записной книжке.
– Ваше местожительство?
– Женева.
– Где проживаете в Париже?
Жак на секунду замялся. От Мурлана он узнал, что комната на улице Жур, где он останавливался до своей поездки и где был в полной безопасности, уже занята. Он еще не принимался за поиски нового жилья и думал переночевать сегодня в меблированных комнатах на улице Бернардинцев, на углу набережной Турнель. Этот адрес он и дал полицейскому, а тот записал его в своей книжке.
Затем полицейский повернулся к Женни, стоявшей рядом с Жаком. У нее были при себе только визитные карточки и случайно оказался в сумочке конверт от письма Даниэля. Полицейский не стал придираться и даже не записал фамилии девушки.
– Благодарю вас, – вежливо сказал он.
Он прикоснулся к шляпе и отошел в сопровождении своего помощника.
– Общество обороняется, – насмешливо констатировал Стефани.
Жак улыбнулся.
– Вот я и на заметке.
Женни уцепилась за его руку. Ее лицо исказилось.
– Что они с вами сделают? – спросила она глухим голосом.
– Разумеется, ничего!
Стефани рассмеялся.
– Что они могут с нами сделать? У нас все в полном порядке.
– Единственно, что меня немного смущает, – признался Жак, – это то, что я дал свой адрес, назвал отель Льебара.
– Ты завтра же переедешь оттуда – и все тут.
Вечер был теплый. В переулке пахло чем-то затхлым. Женни прижималась к Жаку. Ее силы иссякли от пережитого волнения. На неровных камнях мостовой она оступилась, у нее подвернулась нога, и она бы упала, если б он не держал ее под руку. На минуту она остановилась и прислонилась плечом к стене какого-то сарая. Нога у нее болела.
– Ах, Жак, – прошептала она, – я так устала.
– Опирайтесь на меня.
Слабая, утомленная, она вызывала в нем еще большую нежность.
Переулок примыкал к бульвару, где последние шумные группы постепенно расходились.
– Садитесь оба на эту скамью, – распорядился Стефани. – Я побегу вперед, чтобы не опоздать на последний трамвай. Около Ратуши есть стоянка такси, Я пришлю вам машину.
Когда три минуты спустя машина остановилась у тротуара, Женни стало стыдно за свою слабость.
– Это глупо. Я отлично смогла бы дойти до трамвая…
Она сердилась на себя за то, что служит помехой в жизни Жака; ведь для нее всегда было вопросом чести обходиться без всяких услуг.
Но, очутившись в автомобиле, она сейчас же сняла шляпу и вуаль, чтобы теснее прижаться к нему. Она чувствовала, как вздымается у ее щеки эта горячая мужская грудь, где гулко билось сердце. Не поворачивая головы, она подняла руку и ощупью нашла лицо Жака. Он улыбнулся, и она заметила это, коснувшись его рта. Тогда, словно ей только и нужно было убедиться, что он действительно тут, она убрала руку и снова уютно устроилась в его объятьях.
Машина замедлила ход, "Уже?" – подумала она с сожалением. Но она ошиблась – они еще не доехали: она узнала Орлеанские ворота, таможню.
Она прошептала:
– Где вы будете ночевать?
– Да у Льебара. А что?
Она хотела что-то сказать, но промолчала. Он нагнулся к ней. Она закрыла глаза. Губы Жака надолго задержались на ее опущенных веках. В ее ушах звенели невнятные слова: "Моя дорогая… Моя любимая… Любимая…" Она почувствовала, как теплый рот скользнул вдоль ее щеки, слегка коснулся носа, дошел до ее губ, которые инстинктивно сжались. Он не решился настаивать, поднял голову и, еще крепче обняв ее, страстно привлек к себе. Теперь она сама протянула ему губы, но он этого не заметил: он уже выпрямился. Он отстранился и открыл дверцу. Тогда она заметила, что машина остановилась. Давно уже? Она увидела фасад, подъезд своего дома.
Он вышел первый и помог ей. Пока он расплачивался с шофером, она, как лунатик, сделала три шага, отделявшие ее от звонка. На секунду ее охватило безумное искушение. Но что, если вернулась мать?.. При мысли о г-же де Фонтанен она испытала резкое потрясение, и все ее беспокойство снова вернулось к ней. Дрожащей рукой она нажала кнопку звонка.
Когда Жак подошел к ней, дверь уже полуоткрылась, и перед швейцарской зажегся свет.
– Завтра? – поспешно спросил он.
Она утвердительно кивнула головой. Она не могла выговорить ни слова. Он взял ее руку и сжал в своих.
– Не утром… – продолжал он прерывающимся голосом. – В два часа, хорошо? Я приду?
Она снова кивнула головой в знак согласия, затем отняла у него руку и толкнула створку двери.
Он увидел, как она напряженной походкой прошла освещенную полосу и скрылась во мраке, не обернувшись. Тогда он отпустил дверь.
LIX. Пятница 31 июля. – Утро Жака. Париж под угрозой войны
У Льебара Жак почти совсем не спал.
Переворачиваясь с боку на бок на своей узкой железной кровати, он двадцать раз спрашивал себя, не возвещает ли белесое стекло приближения утренней зари, пока не погрузился на два часа в тяжелый сон, после которого очнулся разбитый и мрачный.