Серапионовы братья. 1921: альманах
Шрифт:
— Какой барин… вестовой я, дондрюковский, известное дело. Да вон они сами купаться пошли.
Указал плечом парень на Дондрюкова.
Нет покою приезжей.
— Эй, товарищ…
Дондрюков оглянулся.
— Товарищ, куда прикажете? Я из Петербурга, в качестве следователя, в вашу Комиссию…
Искоса, через нос, морщится на пестрые клетки Дондрюков.
— Не знаю. Не мое дело. Спросите Ругая.
И сегодня Дондрюкову купанье не в купанье, ни чуточки не бодрит желтая глубокая вода.
— Что
Пока пил чай, допрашивал вестового Семку.
— Ну и что же она…
— Да она, как дурная, будто коза… Доложи, говорит, товарищу Ругаю, что вот, мол, приехала товарищ Катя…
— Ну и что?
— Известное дело, докладываю ему: спрашивает, мол, вас Катя Клетчатая из Питера…
— А-ах, дурак, — смеется Дондрюков, — значит, Клетчатая.
— Известное дело, Клетчатая!
Ночи нет, утра нет, в окна снова хохочет румяный день.
V. Дело
На другой день тюремный сторож меня разбудил с объявлением, что меня требуют в комиссию.
Окна кончаются вверху овалами, внизу от подоконника на пол-аршина высится решетка из железных прутьев. Высокие грязные двери без ручек, их открывают просто — толчком, ногами. Стены вытягивают плавные своды, затканные паутиной. Рама с выдранным портретом, — на карнизе коронка. Тут же по истыканной стенке, хранящей следы разных наклеек, лепится плакат: выщерив зубастый рот, жирный усач в конфедератке посвистывает нагайкою, а около него мечутся черные буквы — смерть белопанской шляхте.
Или другой еще: ласковые, довольные и сытые — ухмыляется хитро приятная компания — поп, кулак и капитал.
Капитал в цилиндре.
А посреди, перед окнами развалился нахально огромный стол из лакового дерева, сукно с крышки срезано, и белые струганые доски покрыты истертой желтой бумагой. Двумя кучками раскинулись по бокам дела, жестяная чернильница и блюдечко вместо пепельницы. В простенке меж окон излюбленная мухами таблица «Конституция РСФСР», а на кресле сама Катя, устало облокотившись, хмурится: как солнце лижет чернильницу и горячими лапами шарит в шкапу по пустым полкам.
День жаркий, и к делу лень, и от дела лень. Сегодня Аграфена, разрешение купальничать. Да не любит Катя купаться, боится Катя воды…
По приезде Катя гуляла-обегала и реку, и лог, и синий лес, горою пик настороженный за утюжным фортом. А теперь тоска. Чего-то хочется, не на чем глаза размыкать. Это солнце виновато. То ли дело в городе: сзади крыша, спереди крыша, фонари высокие, чугунные, трамвай, собрание в парткоме, конференция, лопнул водопровод, экстренная мобилизация, партийная чистка. А тут на пустоши по
Солдат ткнул дверь — штык высовывая.
— Здесь. Можно вводить?
Катя еле кивнула. Солдата нет.
Вместо него — легким шагом тонкий субтильный человек.
— Присядьте.
Человек вежливо поклонился и кончиками длинных пальцев осторожно придвинул к столу табуретку.
— Вас зовут Марк Цукер?
И неожиданно тонкая дискантовая фигура пропела заунывным гитарным басом:
— Моя фамилия Марк Цукер, двадцати семи лет…
И вдруг заторопился — будто сразу всеми пальцами на всех ладах.
— Я не понимаю, что за безобразие, столько времени, и держать без допроса…
— Ну? — с сердитой усмешкой свела черносливины Катя.
— …за что меня держат?
— За что? Однако вы притворщик…
И стряхнув усмешку с влажных губ:
— Вот что, товарищ Цукер, советую вам быть искреннее, для вашей же пользы, скрывать… одним словом, из сопоставления многих подробностей и нескольких дел…
Катя любит — витиеватый слог. Подруги по женским курсам прозвали речь ее завитушечками.
— …можно усмотреть ваше и прямое, и косвенное участие в предполагаемой антисоветской агитации, рассчитанной на неустойчивость крестьянских масс нашей округи.
Задвигал удивленно рыжей щетиной Цукер (его запрещено было брить).
— Совершенно не понимаю.
— Может быть, вы и вашу партию забыли?
— Я теперь в партии не состою…
— Теперь? Однако! Еще раз предупреждаю, республика терпит только чистосердечных, иначе…
Цукер смущенно заскреб рыжую шею.
— Нет… после не состоял.
— Однако такое упорство, вы знаете, пахнет расстрелом. Мы знаем, что вы приехали со специальной целью приготовить здесь почву…
— Нет, нет! Я не могу согласиться ни с одним вашим словом.
Он закатил глаза, и под упорными колючими ресницами застеклянились желтые белки.
— …ни с одним! Из моих документов, кажется, видно, что я приехал сюда как представитель кооперативного союза. Совершенно искренно. Никакой агитации, я совсем не пропагандист. Я обыкновенное должностное лицо, и прошу обращаться со мной как с должностным лицом.
— Однако! Во-первых, ваша кооперация — не должность, а во-вторых, своей лояльностью вы мне очков не вотрете…
— Чепуха, ах какая чепуха!
— Будьте осторожны… Вы говорите в официальном месте и с лицом, исполняющим служебные обязанности. И потом…
Катя вспыхнула, смаслились синие черносливины.
— …я чепухи не говорю. Зарубите… Здесь чепухи нет! Вы знаете, чем это пахнет?
— Ах, знаю, знаю…
Вялый, тонкий, свис понуро на письменный стол.
— Это пахнет…