Серая Женщина
Шрифт:
– Молитвы нашей церкви нравятся мне больше, – однажды призналась Лоис в разговоре с Фейт. – В Англии ни один священник не может молиться своими словами, а значит, не имеет права судить других, чтобы решать, что им говорить, как сегодня утром это делал мистер Таппау.
– Ненавижу мистера Таппау! – коротко отозвалась Фейт, и в темных печальных глазах сверкнула яркая искра.
– Почему, кузина? Мне он кажется хорошим человеком, хотя его молитвы разочаровывают.
В ответ Фейт лишь упрямо повторила:
– Ненавижу его!
Острая неприязнь огорчила Лоис. Она инстинктивно расстроилась, поскольку сама отличалась желанием любить, с радостью принимала любовь и страдала при каждом проявлении враждебных чувств. Не зная, что сказать, она долго молчала. Фейт продолжала
Тогда к Лоис неслышно подкралась Пруденс. Настроение этой странной девочки непредсказуемо менялось: сегодня она держалась ласково и общительно, а завтра вела себя насмешливо, если не грубо, и проявляла такое равнодушие к боли и страданиям других людей, что казалась едва ли не лишенной человечности.
– Значит, тебе не нравятся молитвы пастора Таппау? – шепотом уточнила Пруденс.
Конечно, Лоис расстроилась оттого, что ее подслушивали, но не захотела отказаться от собственных слов.
– Они нравятся мне меньше, чем те, что я слышала дома.
– А мама говорит, что раньше ты жила с неблагочестивыми людьми. Но не смотри на меня так сердито! Это же не мои слова. Сама не люблю молиться и не люблю пастора Таппау. Но Фейт его просто терпеть не может, и я знаю почему. Хочешь, скажу, кузина Лоис?
– Нет, что ты! Фейт не объяснила причину, а только она может отвечать за себя.
– Ну, тогда спроси ее, куда и почему уехал молодой мистер Нолан, и узнаешь. Сама видела, как Фейт часами о нем плакала.
– Тише, дитя, тише! – воскликнула Лоис, услышав шаги старшей кузины и испугавшись, что та поймет, о чем идет речь.
Правда же заключалась в том, что год-другой назад в Салеме разгорелся острый конфликт между двумя религиозными направлениями. Пастор Таппау возглавил более агрессивное и, соответственно, более успешное крыло. Вследствие раскола менее популярный священник мистер Нолан был вынужден уехать из города. Фейт Хиксон любила его самозабвенно, со всей силой страстного сердца, хотя сам молодой человек даже не подозревал о чувстве, а родственники оказались слишком равнодушными и невнимательными, чтобы заметить столь тонкие душевные движения. Однако старая индианка Натте все увидела и поняла. Она знала, почему Фейт внезапно утратила привязанность к отцу и матери, брату и сестре; почему потеряла интерес к привычной работе по дому и даже к самой религии. Натте безошибочно распознала смысл глубокой неприязни Фейт к пастору Таппау. Мудрая индианка поняла, почему девушка (единственная из всех белых, кого она любила) избегала старого священника, предпочитая прятаться в лесу, лишь бы не слышать его долгих проповедей и нудных молитв. Дикие, необразованные люди не рассуждают в духе «люби меня и мою собаку»; напротив, часто испытывают ревность к любимому существу. Скорее они рассуждают так: «Кого ненавидишь ты, ненавижу и я» [50] . Поэтому Натте прониклась к пастору Таппау еще более пламенной ненавистью, чем сама Фейт.
50
Вольная трактовка слов Руфи: «Куда ты пойдешь, туда и я пойду, и где ты жить будешь, там и я буду жить, народ твой будет моим народом, и твой Бог – моим Богом». Книга Руфи, 1:16.
Долгое время причина неприязни кузины к священнику оставалась для Лоис загадкой. Однако, хотела она того или нет, а имя мистера Нолана осталось в памяти. Скорее из девичьего интереса к возможной любовной истории, чем из пустого любопытства она соотнесла различные мелкие поступки и слова с интересом Фейт к опальному пастору и в итоге получила ключ к постоянной печали кузины, причем Лоис обошлась без помощи любопытной и болтливой Пруденс, решительно отказавшись выслушивать ее сплетни, чем глубоко обидела девочку.
С течением осени Фейт становилась все молчаливее и грустнее. Она почти ничего не ела, смуглый цвет лица сменился болезненной бледностью, темные глаза ввалились и смотрели едва ли не безумно. Приближалось 1 ноября. Инстинктивно желая внести в унылую, однообразную жизнь хотя бы немного веселья и радости, Лоис рассказывала Фейт о различных наивных английских обычаях – конечно, не способных заинтересовать американскую девушку. Кузины лежали без сна в просторной неоштукатуренной комнате, служившей одновременно и кладовкой, и спальней. Той ночью Лоис особенно сочувствовала Фейт: слишком долго и тяжело та вздыхала. А вздыхала кузина оттого, что для слез горе уже стало давним и привычным. И вот Лоис терпеливо, молча слушала в темноте нескончаемые вздохи, считая, что даже такой способ самовыражения облегчит страдания. Но когда вместо того, чтобы лежать неподвижно, Фейт принялась конвульсивно дергать руками и ногами, Лоис не выдержала и все-таки негромко заговорила: опять вспомнила добрую старую Англию, старинные обычаи, постепенно коснулась темы Хеллоуина и принялась рассказывать о давних традициях, и тогда, и долгое время потом живших во всей стране и до сих пор живущих в Шотландии. Когда же заговорила о шуточных девичьих гаданиях – яблоке, которое следовало съесть перед зеркалом, мокрой простыне, тазиках с водой, горящих рядом орехах и прочих невинных способах увидеть будущего супруга, – Фейт начала слушать с живым интересом, время от времени задавая короткие, но точные вопросы, словно в мрачной глубине сердца забрезжил луч надежды. Лоис продолжала рассказывать истории, подтверждавшие правоту испытанных методов, хотя слабо верила сама в них, но все же стремилась хоть немного ободрить бедную Фейт.
Неожиданно на стоявшей в углу комнаты выдвижной кровати поднялась Пруденс. Девушки думали, что маленькая кузина спит, но оказалось, что та все слышала.
– Если Лоис хочет, то может пойти к ручью и встретиться с Сатаной, – заговорила девочка. – Но если пойдешь ты, Фейт, то я непременно скажу маме. Да, и пастору Таппау тоже скажу. Прекрати рассказывать свои жуткие истории, кузина Лоис. Мне страшно до смерти. Лучше вообще не выйду замуж, чем почувствую, как кто-то берет из моей руки яблоко, когда протяну его через левое плечо.
Испуганная девочка громко вскрикнула, представив, как это случится. Фейт и Лоис тут же вскочили и через всю залитую лунным светом комнату в своих белых ночных рубашках подбежали к ней. Одновременно, разбуженная криком, к младшей дочери поспешила Грейс.
– Тише, тише! – строго приказала Фейт.
– В чем дело, дитя мое? – встревоженно спросила Грейс, в то время как, чувствуя себя виновной в суматохе, Лоис молчала.
– Убери ее мама, убери! – закричала Пруденс. – Только посмотри за ее левое плечо! Там стоит Сатана! Да, вижу, как он протягивает руку к надкушенному яблоку!
– О чем она говорит? – сурово осведомилась Грейс Хиксон.
– Видит дурной сон, – ответила Фейт. – Пруденс, пожалуйста, замолчи! – Она больно ущипнула сестру, в то время как Лоис попыталась ласково унять тревогу, которую сама же невольно вызвала.
– Успокойся, Пруденс, и постарайся уснуть. А я посижу рядом, пока глубокий сон не сморит тебя.
– Нет-нет, сейчас же уходи! – рыдала Пруденс, поначалу действительно испугавшись, но сейчас уже разыгрывая страх из удовольствия находиться в центре внимания. – Пусть рядом со мной останется Фейт, а не ты, злая английская ведьма!
Фейт села возле сестры, а Грейс, рассерженная и озадаченная, ушла к себе с намерением утром разобраться в случившейся неприятной истории. Лоис оставалось лишь надеяться, что до завтра все забудется, однако она твердо решила больше никогда не заговаривать о старинных английских обычаях. К сожалению, ночью произошло несчастье, в корне изменившее ход событий. Пока Грейс успокаивала младшую дочь, муж перенес еще один апоплексический удар. Теперь уже трудно сказать, был ли тому причиной крик девочки, который, возможно, испугал его. Вернувшись в спальню, при неверном мерцании свечи жена заметила опасные изменения в состоянии мужа: дыхание вырывалось судорожными хрипами, приближался конец. Разбудив всех в доме, Грейс немедленно вызвала доктора. Больному оказали всю возможную помощь, однако напрасно: еще до наступления холодного ноябрьского рассвета жизнь Ральфа Хиксона оборвалась.