Серая Женщина
Шрифт:
– Иди же, – поторопила Лоис, пригладив подруге волосы и поцеловав в холодную щеку. – Иначе он расстроится из-за того, что никто не встречает, и решит, что ему здесь не рады.
Без единого слова Фейт вышла в гостиную и закрыла дверь. Натте и Лоис остались в кухне вдвоем. Лоис была так счастлива, словно нечаянная радость настигла ее саму. В этот миг растущий страх перед упорным, зловещим ухаживанием Манассии, холодность тетушки, одиночество стерлись из памяти, и она едва ли не танцевала от внезапного восторга. Глядя на нее, Натте рассмеялась и пробормотала себе под нос:
– Старая индейская женщина знала тайну. Старую индейскую женщину посылали туда и сюда; она ходила, куда ей говорили, и все слушала. Но старая индейская женщина, – здесь она перестала смеяться, и выражение ее лица изменилось, – знает, как надо позвать,
Тем временем в гостиной события развивались совсем не так, как воображала Лоис. Фейт, еще более скованная и неподвижная, чем обычно, сидела молча и опустив глаза. Внимательный наблюдатель наверняка заметил бы, как дрожат ее руки, а по телу то и дело пробегает нечто вроде судороги, но пастор Нолан не был таким внимательным наблюдателем, поскольку его интересовало, кто та хорошенькая незнакомка, что встретила его с нескрываемой радостью, но тут же исчезла и, судя по всему, возвращаться не собиралась. Главная проблема заключалась в том, что его интерес не относился к любопытству благочестивого священника, а был чисто мужским. Как мы уже видели, в Салеме существовал обычай, предписывающий священнику, пришедшему в дом с тем, что в других обстоятельствах считалось бы утренним визитом, прежде всего вознести молитву во имя вечного процветания семейства, под чьим кровом он находился. В данном случае молитву следовало соотнести с характерами, радостями, печалями, желаниями и горестями всех присутствующих. И вот он, молодой пастор, оказался наедине с молодой женщиной и подумал – мысль, очевидно, тщетная, но в то же время вполне естественная, – что догадки о ее личности и устремлениях в молитве наедине окажутся неуместными. Не знаю, по какой из двух причин: то ли из-за возникшего плотского интереса, то ли из-за благочестивой нерешительности – мистер Нолан довольно долго молчал, а потом все же разрубил сей гордиев узел обычным предложением молитвы, дополнив его просьбой пригласить всех, кто был в доме. В результате в гостиную вошла скромная, тихая, благопристойная Лоис, а следом за ней появилась Натте – воплощение бесстрастного спокойствия, без тени понимания и следа улыбки на смуглом неподвижном лице.
Усилием воли заставив себя думать о главном, пастор Нолан опустился на колени среди трех женщин и принялся молиться. Он был благочестивым, глубоко верующим человеком, и здесь мы лишь изменили его имя. Он храбро исполнил свою роль на ужасном суде, которому впоследствии подвергся. А если и случилось, что до испытаний огнем сердце его затронули фантазии, свойственные всем молодым людям, сегодня мы точно знаем, что фантазии эти греха не представляют. В этот день он молился так искренне и самозабвенно, с таким откровенным ощущением духовной потребности и духовной слабости, что каждая из слушательниц чувствовала, что и молитва, и обращенные к Господу просьбы касаются лично ее. Даже Натте пробормотала несколько знакомых слов. Хотя разрозненные существительные и глаголы прозвучали невнятно, старая индианка старательно их воспроизвела, поскольку внезапно ощутила снизошедшее на нее благоговение. Что же касается Лоис, то она поднялась с колен утешенной, обретшей новую силу, чего никогда не случалось во время визитов пастора Таппау. И только Фейт рыдала громко, почти истерически, и даже не пыталась встать, а продолжала стоять на коленях, положив голову на вытянутые на скамье руки. Девушка и пастор Нолан переглянулись, после чего Лоис обратилась к священнику:
– Сэр, боюсь, вам лучше уйти. Уже некоторое время кузина чувствует себя неважно и, несомненно, нуждается в покое.
Пастор Нолан поклонился и вышел, однако спустя мгновение вернулся и, приоткрыв дверь, но не входя, проговорил:
– Я вернулся, чтобы спросить, нельзя ли зайти сегодня вечером, чтобы узнать, как чувствует себя молодая мистрис Хиксон.
Но Фейт ничего не слышала, поскольку продолжала рыдать еще громче и отчаяннее.
– Зачем ты его отослала, Лоис? Я бы скоро успокоилась: просто так давно его не видела.
Слова упрека она пробормотала, уткнувшись лицом в руки, и кузина плохо их расслышала. Собираясь попросить повторить, Лоис склонилась рядом, однако в приступе острого раздражения или неожиданно нахлынувшей ревности Фейт оттолкнула ее с такой яростью, что она больно стукнулась о край скамейки. Глаза наполнились слезами; не столько из-за болезненного синяка
– А где матушка?
– На молитвенном собрании у пастора Таппау, и Пруденс с ней, а Фейт только что вышла из комнаты. Сейчас позову ее.
Лоис хотела было уйти в кухню, однако кузен загородил дверь и снова заговорил о своем:
– Лоис, время идет. Больше ждать не могу. Видения являются все чаще и становятся все явственнее. Сегодня, ночуя в лесу, между сном и явью я вдруг увидел, как к тебе пришел дух и предложил выбрать одно из двух платьев: белое, как наряд невесты, и черно-красное, что можно истолковать как насильственную смерть. А когда ты выбрала второе платье, дух обратился ко мне и повелел: «Иди!» Я подчинился и пошел. Сделаю, как приказано, и сам возложу его на тебя, если не прислушаешься к голосу и не станешь моей женой. А когда черно-красное платье спадет на землю, ты окажешься трехдневным трупом. Прислушайся же к моим словам. Мне истинно было видение, а душа рвется к тебе. Хочу тебя спасти.
Манассия говорил не просто серьезно, а страстно. Какие бы видения ему ни являлись, он глубоко в них верил, и эта вера придавала чувству к Лоис бескорыстную чистоту. Не ощущая этого прежде, сейчас девушка прониклась искренностью кузена, особенно заметной по контрасту с недавним отторжением со стороны Фейт. Манассия подошел ближе, взял за руку и повторил в свойственной ему экстатичной, почти исступленной манере:
– И голос снова сказал мне: «Женись на Лоис!»
Впервые с тех пор, как Манассия начал разговоры о браке, Лоис ощутила, что готова спокойно обсуждать болезненную тему. Но в этот момент из коридора вошли Грейс Хиксон и Пруденс. Они вернулись с молитвенного собрания через черную дверь, и оттого молодые люди не услышали их приближения.
Манассия не пошевелился и не оглянулся, продолжая пристально всматриваться в лицо Лоис, словно хотел увидеть реакцию на свои слова. Грейс торопливо приблизилась и правой рукой с силой разорвала сомкнутые ладони, хотя Манассия держал очень крепко.
– Что это значит? – спросила она, гневно глядя глубоко посаженными темными глазами и адресуясь в большей степени к племяннице, чем к сыну.
Лоис ждала, что Манассия заговорит, всего лишь пару минут назад он казался ласковее и терпеливее, чем обычно, и ей вовсе не хотелось его раздражать, но кузен молчал, а тетушка сердито ждала ответа.
«Что же, – подумала Лоис, – во всяком случае, если матушка выскажет свое мнение, он хотя бы выбросит эту мысль из головы».
– Кузен просит меня выйти за него замуж, – негромко, но внятно ответила она.
– Тебя! – повторила Грейс и презрительным жестом отмахнулась от племянницы.
Однако теперь и Манассия обрел дар речи:
– Да, таково предопределение. Голос объявил мне, а дух привел ее как невесту.
– Дух! Значит, злой дух! Благой дух выбрал бы для тебя благочестивую девицу из своего народа, а не эту еретичку и иностранку. Славно же вы, мистрис Лоис, отплатили за всю нашу доброту.
– Поверьте, тетя Хиксон, я делала все что могла – и кузен Манассия это знает, – чтобы убедить его, что не могу за него выйти. Сказала даже, – добавила она, покраснев, но решив идти до конца, – что почти помолвлена с молодым человеком из нашей деревни. Но даже если забыть об этом, выходить за него я не хочу.
– Лучше бы ты подумала о том, чтобы духовно возродиться и обратиться к Богу. Рассуждать о замужестве неприлично для девицы. С Манассией поговорю отдельно. А ты, если не лукавишь, позаботься держаться от него подальше и не попадаться на пути, как слишком часто делала в последнее время.