Сердце пяти миров
Шрифт:
— У тебя такие нежные руки, — сказал он, и она закусила губу, зная, что кончики ее пальцев уже давно стали твердыми как рог и нежными их точно не назвать. — Шербера. Твои шрамы — это не ты. Как и то, что ты видишь перед собой — это не я. Мы не можем выбирать, какими мы будем снаружи. Но мы можем выбирать, какими останемся внутри. И внутри и ты, и я… мы ведь совсем другие.
Ее пальцы погладили кожу его груди, совсем не такой мускулистой, как грудь Фира или Номариама, но хранящей в себе силу, которой позавидовали бы другие, и она подумала, что
И почему-то эти слова придали ей сил сделать то, что она… уже хотела.
Шербера запустила руку в светлые волосы Олдина и потянула его к себе, накрыла губами его губы, целуя так, как целовал ее Фир — и он подчинился ей, безоговорочно позволяя ей делать то, что она пожелает. Его руки обвили ее тело, его пальцы скользнули по ее исчерченной следами спине, ее мягкая грудь прижалась к его груди. Мир вокруг нее потерял цвета и звуки и словно стал средоточием ощущений: его руки, его губы, его язык, сплетающийся с ее языком, ладонь, скользнувшая под пояс ее сараби и сжавшая ее ягодицу, вдавившая ее так, чтобы она ощутила его возбуждение.
Ее сердце стучало все громче, пока она целовала его. Шербера чувствовала, как откликается на ее неумелые — но ведь не знал других женщин, он не знал, умелые они или нет — ласки Олдин: его дыхание участилось, пальцы чуть прихватили ее кожу, его плоть уперлась в низ ее живота, почти между ног, где уже начинало медленно тлеть ее собственное возбуждение.
Шербера отстранилась, чтобы сказать ему, что не уверена, что делать дальше, но теперь уже он поцеловал ее, обхватив одной рукой ее лицо, лаская большим пальцем подбородок, прихватывая губами ее нижнюю губу. Его свободная рука ловко развязала завязки сараби, и вот уже они поползли по ее бедрам, когда он потянул их вниз нетерпеливым, но плавным движением.
— Я все делаю правильно?
И Шербера сначала не поняла, о чем он, но потом вдруг засмеялась — стоя голой перед мужчиной, которого едва знала и который спрашивал у нее, у женщины и акрай, правильно ли он к ней прикасается. Его глаза вспыхнули фиолетовым в ответ на этот смех, и Олдин снова приник губами к ее губам, обрывая его, и теперь уже руки Шерберы заскользили вниз, к завязкам сараби, которые она развязала далеко не так легко, как он — вот только даже от ее неловких и неуклюжих движений дыхание его срывалось все сильнее, и губы, сминающие ее губы, были все настойчивее.
— Тебе помочь? — наконец спросил он, лаская губами мочку ее уха, и она сказала «нет» одновременно с тем, как завязка подалась. — Шерб…
Он замер, когда ее маленькая рука двинулась по его голому бедру выше. Ее пальцы обхватили его плоть, и фиолетовая вспышка в глазах Олдина озарила палатку. Шербера нерешительно двинула пальцами, отбрасывая прочь мысли о тех, кто заставлял ее это делать. С этим мальчиком все было не так. Она касалась его, потому что хотела сама, потому что это была ее ночь и ее власть над мужчиной, которую он ей дал.
Его плоть была твердой и одновременно уязвимой в ее руке, и она как будто откликалась
— Шерб, женщинам вашего мира положено мучить мужчин?
Олдин не отпустил ее руку, увлек ее за собой на шухир, опустился напротив нее на колени, так же, как опускался на колени рядом с ней в пустыне, притянул ее к себе, наклонив голову, чтобы прихватить губами нежную кожу у нее за ухом.
— Что дальше? — Его ладони скользили по ее телу, распаляя жар у нее внутри. — Покажи мне. Покажи.
Она повернула голову так, чтобы их губы встретились, и Олдин потянул ее на себя, не прекращая целовать, так, чтобы она оказалась сверху — там, где никогда не должна была оказываться ни одна женщина ее мира, если только ее мужчина не потерял разум. Теперь и Олдин чувствовал, как горячо и влажно у нее между ног, и когда Шербера двинулась чуть ниже, чтобы поцеловать его в шею, на мгновение обхватил ее рукой за талию и прижал ее бедра к своим, исторгнув из ее и своей груди резкий вздох.
И ведь он даже не прикасался к ней там, только целовал в губы и гладил ее. Он лишь однажды коснулся ее груди, а между бедер у нее уже было тяжело и разливалась тянущая боль, знакомое ощущение, заставляющее ее неосознанно потираться о его бедро в поисках пути к освобождению. То, как он отзывался на ее ласки, то, как нежно и вместе с тем настойчиво отвечал на них, заставляло ее тело вибрировать, а бедра — сжиматься, сдавливать эту пульсирующую в центре ее естества точку, которая так жаждала прикосновений.
— Олдин, — прошептала она, не смея просить.
— Ты можешь сделать это сама, когда захочешь, — сказал он, опуская руку. Его пальцы коснулись ее, и Шербера охнула и тут же сжала зубы, когда прикосновение повторилось. — Ты такая нежная, Шербера, такая нежная… Я все делаю правильно?
— Да, — выдохнула она, закрыв глаза и едва понимая, о чем он говорит. — Да. Все. Правильно.
— Скажи мне, когда ты будешь готова. — Он тяжело дышал, так же, как и она, и слова казались неправильными, смазанными, расплывчатыми, как и мир вокруг. — Сделай это, когда будешь готова.
Его пальцы гладили ее, порхали по ней, скользили по ней, и вскоре Шербера уже не сдерживала легких стонов, срывающихся с ее губ вопреки ее воле и желанию.
— Олдин…
Он приподнял ее, так легко, словно она вообще ничего не весила, и Шербера, забыв о смущении, снова его обхватила рукой и направила в себя, опустилась на него, чувствуя, как непривычно легко он скользит в ней и заполняет ее, растягивает…
Она опустилась до конца, и Олдин задохнулся от этого плавного движения и едва не уронил ее.