Серебро и Золото

Мах Макс

– Глупо вышло, - в серых глазах Томаса появилось живое выражение, и было оно отнюдь не радостным.
– Я не хотел вас обидеть.

– Мы тоже, - кивнул Людо.
– Если хочешь, зови меня Лютцем.

– Спасибо, Лютц, - неуверенно улыбнулся юноша.
– Тогда, и вы зовите меня Дамаль, я не возражаю. Так звала меня бабушка...

– Но не смей называть меня Цисси!
– потребовала Елизавета.

И Томас, с которым они познакомились таким странным образом, никогда больше не называл ее этим именем, но зато все остальные... К концу дня Елизавета поняла, что ее окружают очень разные люди - слишком много для первого "выхода в свет", слишком разных

людей - но все они, по-своему хороши. И ни один из них, по-видимому, не заслуживает смерти за "оскорбление величия". Тем более что практически все они, отнеслись к ней, как это и бывает обычно с красивыми девочками, очень, и даже очень хорошо. Вот только все называли ее Цисси, и с этим ничего было не поделать. Единственным исключением - и в этом, как и во всем другом - оказался Том, но таким уж человеком был Томас фон дер Тиц, что все у него получалось не как у всех.

***

– Итак, география, - сказал невысокий лысоватый и несколько полноватый мужчина в сером костюме-тройке, белоснежной сорочке и фиолетовом галстуке-бабочке. Подобранные в тон галстуку, лакированные туфли маэстро Сторци светились, словно грозовые тучи в блеске молний.

– Нет, не так, - покачал он головой и вскинул вверх короткопалую толстенькую ручку.
– География, дамы и господа! Слово с большой буквы!

Каждая фраза маэстро Сторци заканчивалась восклицательным знаком. Он не говорил, а декламировал, сгорая от восторга перед предметом своей, возможно, единственной страсти.

– Геология!
– выговаривал он с вожделением.
– Геополитика! География! Земли и народы их населяющие, горы и воды, климат и рельеф, политика и экономика, любовь и смерть!

Впрочем, Альфредо Сторци мало и мимолетно говорил о любви - что несколько разочаровало Елизавету, ожидавшую от школы действительного углубления знаний о "различных предметах" - и совсем не говорил о смерти. Зато он рассказывал об этнографии и океанологии, астрономии и палеонтологии, политических науках и антропологии. Он был ярок. Он пылал, а не горел. Он обожал карты и атласы, книги и журналы, он не был нигде, как неожиданно поняла слушавшая его с неподдельным интересом Елизавета, но знал об "этих и прочих местах" все, что только может знать человек.

Совсем другим оказался профессор Зиверс, преподававший им математику.

– Алгебра суха, как хворост в летнем лесу, - говорил он, трусцой пробегая между рядов.
– Девочки глупы и не способны к сложным вычислениям. Геометрия - царица наук. Задача, которую невозможно решить, исходя из принципов симметрии, не решаема принципиально. Галуа был гений, и его застрелили на дуэли. Гениев никто не любит. Но без гениев никак нельзя. Математика наука гениев и сумасшедших. Я не гений, следовательно, я умалишенный. Повторите это, милая леди, - хищно улыбнулся он, останавливаясь вдруг перед девушкой с огромной копной нечесаных волос цвета меди - Елизавете сразу же представился роскошный букет из листьев осени - и в круглых очках, сползших на самый кончик маленького вздернутого носика.
– Повторите, и вашими галерами станут дополнительные уроки.

"Что ж, - решила Елизавета, выслушав Зиверса.
– По крайней мере, он честен. Сумасшедший, и ни от кого это не скрывает".

Впрочем, к концу дня, она уже не была уверена, что до сих пор правильно понимала термин "душевнобольной". Такими, если верить ее ощущениям, были едва ли не все учителя, и основная масса учеников.

– Куда мы попали?
– шепнула она на ухо Людо, когда прозвучал последний в этот день звонок, и они, выйдя во двор, увидели темно-бордовый "Майбах" тети Жозефины. "Майбах" не был единственным автомобилем, ожидавшим учеников, возвращающихся домой после занятий в "Академии Луки Бранциони". Не был он и самым роскошным среди них. Но Феликс умудрился занять, поистине, королевское место - прямо напротив открытых по случаю окончания учебного дня ворот.

– Куда мы попали?
– спросила Елизавета.

– В школу, - чуть пожал плечами Людо и по-своему он был прав.

***

В конечном итоге, все оказалось не так страшно, как показалось вначале. Профессора - обоего пола, - возможно, и страдали множеством весьма экстравагантных душевных недугов, но в качестве учителей были превосходны, в чем достаточно быстро убедились и Елизавета, и Людо. Что же касается учеников, то, пользуясь выражением Тилли ван дер Шенк, это был, разумеется, паноптикум, но весьма любопытный и нисколько не опасный.

Сама Тилли была той самой девочкой, которую попытался запугать профессор Зиверс. Как ни странно, он в этом не преуспел, и, видит Бог, не потому что не мог испугать. Мог, и привел своими эскападами в ужас добрую половину класса. Но испугать Клотильду ван дер Шенк было не в его власти. Она была совершенно бесстрашна, хотя возможно, бесстрашие ее было сродни безумию: она просто не воспринимала всерьез, как минимум, половину реально существующих угроз, а другую половину - воспринимала на свой весьма оригинальный лад. В результате Тильда являла собой такое чудо, что не влюбиться в нее было просто нельзя. Впрочем, о том, что Тилли - чудо, догадывались далеко не все. Большинство людей ее просто не замечали, а многие другие недооценивали.

– Привет, Тилли!
– едва завидев новую подругу, Елизавета почувствовала тепло в груди и начала улыбаться.

Тильда сидела на подоконнике в глубокой нише окна и читала толстый потрепанный том, положив его на обтянутые длинной темной юбкой колени. Ее волосы цвета червонного золота по обыкновению были растрепаны и едва ли не стояли дыбом, горло над воротником форменного жакета - замотано длинным шарфом - внутри школы всегда было знобко, даже если на улице сияло теплое солнце ранней осени - а на руках - шерстяные перчатки без пальцев.

Услышав голос Елизаветы, что случалось с Тильдой отнюдь не всегда, девочка подняла голову - она читала книжку, подтянув колени к груди и низко склонившись над страницей - и улыбнулась в ответ. У нее было славное с тонкими чертами лицо, очень белая кожа и огромные изумрудно-зеленые глаза, которые иногда прятались за круглыми стеклами очков и тогда обычно блекли, а иногда, как сейчас, смотрели поверх тонких металлических дужек и сияли, как настоящие изумруды. Ее очки часто сползали на самый кончик носа, но, по-видимому, Тилли умела управлять этим хитрым процессом, хотя, скорее всего, делала это бессознательно, подчиняясь одной лишь своей интуиции.

– Привет!
– сказала она высоким чуть надтреснутым голосом.
– А я как раз читала о геральдических знаках. Что изображено на твоем гербе?

"На моем?! О, господи!"

– Я не уверена, что мой род является вполне дворянским, - сказала Елизавета вслух.
– Видишь ли, Тилли...

– Твоя кровь не молчит...
– тихо, но твердо ответила Тильда, остановив объяснения Елизаветы, и замолчала, засопев, по своему обычаю, маленьким вздернутым вверх носиком.

– Мы поговорим об этом после, - выдохнула чуть позже девочка и поправила указательным пальцем очки.