Серебряная свадьба
Шрифт:
Наконец, кряхтя, нагибается куда-то в глубь огромного буфета-дворца и достает бутылку марочного вина, которую, завернув в салфетку, ставит в уже приготовленное — со льдом! — серебряное «каше».
И только после всего этого, с трудом отдышавшись, позволяет себе сесть на край тяжелого старинного стула, чтобы поддержать беседу с гостьей.
Я н к о. Да зачем вы хлопочете, Александра Михайловна? Меня в сумасшедшем доме прекрасно накормили!
Б а б а Ш у р а. Полагается. (Пауза.)
Я н к о. Не знаю, как я дотяну Глеба Дмитриевича? Скорее бы уж Ольга возвращалась!
Б а б а Ш у р а (рассматривает что-то на скатерти). Видишь — желтенькая таблетка? Выбрасывает! И сиреневенькие — тоже. А я собираю и… (Берет таблетки в горсть и разом глотает.)
Я н к о (всплескивает руками). Баба Шура!
Б а б а Ш у р а. Ничего! Каждая таблетка свою болезнь найдет! Ты закусывай, закусывай…
Я н к о (с аппетитом ест). Когда самолет из Амстердама?
Б а б а Ш у р а (посмотрела на большие часы с боем — настоящий «Нортон»). Уж с минуты на минуту должны быть. Ларс сам за матерью поехал.
Я н к о. Трезвый?
Б а б а Ш у р а. Ты рыбки… рыбки бери! Я меньше трех кило не заказываю.
Я н к о. Зачем так много? Семья у вас… Глеб Дмитриевич почти не ест, Ларс на мощи стал похож.
Б а б а Ш у р а. А народ-то? Народ! Один Гедройц Иван Иванович как сядет! Или Рыжова! Или еще кто из института! Ведь хозяйка любит, чтобы в доме все как при Дмитрии Михайловиче было! И Глеб Дмитриевич любил! (Поправилась.) Любит…
Я н к о. Да! Старая Москва… Так же, наверно, Склифосовские жили! Третьяковы… Туполевы… Остроумовы…
Б а б а Ш у р а (неожиданно). А ты не жалей нас! Дело-то у нас на века поставлено! Недаром Ольга Артемьевна из Амстердама Большую золотую медаль везет! Весь мир опять обскакали! (Приблизившись.) И правительство на днях к нам собирается! Расширяться будем! Вот так!
Я н к о. Сколько же лет вы в этом доме, Александра Михайловна?
Б а б а Ш у р а. Ну, как Глеб Дмитриевич родился… Значит, пятьдесят семь! Ты выпей, выпей винца! Может, и осмелеешь? А вино это особое! Его еще в тридцатом году Дмитрий Михайлович в подвал заложил. Ему тогда в Крыму четыре огромнейших корзины подарили. По сто бутылок! Так вино в подвале и хранится.
Я н к о. Как-то нереально… все это! В центре Москвы… Особняк, подвалы! Брейгель! Рафаэль на стенах… Серебро чуть ли не восемнадцатого века. И рядом — наисовременнейший, всемирно известный институт имени… Каждый второй в Москве знает фамилию Якунина. Уже никто и не помнит, кто из Якуниных жив… кто умер… А институт все гремит и гремит!
Б а б а Ш у р а (с гордостью). Мы ведь Глебушку тоже могли за какую-нибудь «принцессу советскую» отдать! А женили на простой лаборантке! На Тоболкиной Ольге Артемьевне. И не жалеем! Нам с покойной хозяйкой — Евгенией Корниловной — без разницы было! Она… бедная душа (перекрестилась), первая заметила… что живет человек
Я н к о. Куда?
Б а б а Ш у р а. На Болеарские острова! Так покойница говорила. Ну, ломается он! Машина и та свой срок имеет. А у человека хуже — уходит он куда-то… В свой мир. Если, конечно, разгон был настоящий! (Вздохнула.) А Дмитрий Михайлович уж такой им всем разбег и разгон давал, что не только дети его… а целый институт в три тысячи человек до сих пор на его идеях летит… (Смеется.) Расступись, ученый народ!
Я н к о (осторожно). А как же сама… Евгения Корниловна?
Б а б а Ш у р а. Я же сказала — бедная душа! (Пауза.) Боялась она за детей своих… Ведь двое-то — Алик и Муся — еще в отрочестве погибли. Один утонул! Другая руки на себя наложила… Вот и встала Корниловна за Глебушку, за младшего! Откуда что взялось! Как тигрица…
Я н к о. Ну а дальше… потом?
Входит О л ь г а А р т е м ь е в н а Я к у н и н а в дорожном строгом костюме.
Я к у н и н а (с порога). А потом — суп с котом! Понятно, «подруга дорогая»? (Взяла бутылку.) О! Каким вином тебя угощают?!
Я н к о. Поздоровалась хотя бы… (Обнимает Якунину.) Поздравляю! «Подруга дорогая»!
Я к у н и н а (тише). Как Глеб? К нему можно?
Я н к о (не сразу). С каких это пор… ты стала меня об этом спрашивать?
Я к у н и н а. В дороге всякое померещится! (Достает из сумки красивую бархатную коробку, вынимает оттуда цепь, на которой Большая золотая медаль… Надевает на себя. Потом передумала… Сняла, сложила все обратно.)
Входят Л а р с и И в а н И в а н о в и ч Г е д р о й ц.
Л а р с (матери виновато). Я был уверен, что Иван Иванович тебя встретит…
Я к у н и н а. Поэтому ты и засел в международном кафе? Как вообще тебя туда пустили?
Г е д р о й ц. Я провел Арсения Глебовича через ВИП.
Я к у н и н а. Иван Иванович! Запомните! У меня других детей — нет! А из Арсения… Из вашего любимого Ларса! Я все равно дурь выбью! Чего бы мне это ни стоило! (Почти в ярости.) Ты слышишь? Олух царя небесного?
Л а р с. Слушаю… Суламифь!
Б а б а Ш у р а (Янко). Во-о… Точь-в-точь как покойница, свекровь ее!
Я к у н и н а (Ларсу). Дай только отца поставить на ноги!
Л а р с. Желательно… (На немой вопрос матери.) Мы все утро говорили с ним.
Я к у н и н а. Ну?!
Л а р с (опустив голову). Он уже… по ту сторону!
Г е д р о й ц. Ларс имеет в виду, что идея распада материи для него сейчас занимательнее, чем проблема ее устойчивости.