Серебряная свадьба
Шрифт:
(Снимает трубку.) Виктор? Витенька? Это ты? Да, да, все здоровы! Как у тебя? Как у вас? Значит, через недельку заедешь? Вопрос решился? Даша тоже здесь. Что делаем? Сидим две старухи… Косточки перемываем… Кому? Себе, конечно. Нет, она не может подойти к телефону. Заснула. Не хочется будить. Витенька, у меня к тебе просьба… Ты не отвечай сразу. Посоветуйся с Лидой. Но я тебя очень прошу… Ты возьми Дашу к себе. С пропиской будет трудно? Ты уж постарайся. Я! Я тебя прошу! Сделай это ради меня. Нет, я-то никуда не поеду. Мне-то ничего не надо. Ты понял — я прошу.
Пауза.
Д а ш а. Я не спала.
О л я. Не говори ничего.
Д а ш а. А он? Он что сказал? Он сможет?
О л я. Сможет, сможет…
Д а ш а. Надо бы свет зажечь… Темно совсем.
О л я. Не надо.
Д а ш а. Ты что — плачешь?
О л я. Я же просила — помолчи…
Д а ш а. Ты… Ты родная моя…
О л я. Нет. Мы с тобой, кажется, родились в разные времена… У разных родителей.
Д а ш а. Зачем же ты тогда?..
О л я. Потому что я — это я. А ты — это ты…
Д а ш а. Виктор знал, что ты и Валерий Янович?..
О л я. Как я могла ему не сказать? В семье такого не позволяется. Или все всем открыто — или погибнем.
Д а ш а. Ты хочешь, чтобы я сама отказалась?
О л я (устало). Я хочу только одного. Покоя…
Д а ш а. Но ты ведь на пять лет меня моложе…
О л я (словно всматриваясь в прошлое). Мне было пятнадцать лет. Зажгли свечи.
Д а ш а (тихо). Les chandelles! [33]
О л я. Единственное украшение в маленьком домике на окраине Троицкосавска. Отец надел сюртук. Мама принесла торт из картофельной муки. Пятнадцать свечей. За окнами революция… И все непонятно! И все прекрасно! Жизнь без конца и без края. Без конца и без края любовь! И такое счастье в душе, которого хватило бы, кажется, на всю жизнь… И казалось: еще месяц… Deux mois! Trois mois! [34] И наступит какое-то невиданное счастье!
33
Свечи! (франц.)
34
Два месяца! Три месяца! (франц.)
Д а ш а. Отец обычно подходил к роялю и тихо пел: «Не искушай меня без нужды… возвратом нежности своей…» Подпевай, Оленька! «Разочарованному чужды все обольщенья прошлых дней…»
О л я (очень тихо). «Уж я не верю в уверенья…»
Д а ш а. «Уж я не верую в любовь… и не могу предаться вновь… раз измени-ив-шим сно-оо-овиде-еньям…» Оленька, теперь твой голос… Оленька! Теперь твой голос… (И снова поет.) «Не искушай…»
Она не замечает, что ее сестра уже никогда не вступит вновь в этот дуэт. А Даша все поет своим верным, упоенным и почти нестарческим голосом.
Незажженный свет в кухне обычной пятиэтажки. Одна история — и две судьбы. И старая музыка для вечно новых поколений.
З а н а в е с
ЖЕЛЕЗНАЯ ЛЕДИ
Драма в двух действиях
Если живые не видят, то мертвые удивляются…
О л ь г а А р т е м ь е в н а Я к у н и н а.
Г л е б Д м и т р и е в и ч — ее муж.
А р с е н и й (Л а р с) — их сын.
И в а н И в а н о в и ч Г е д р о й ц.
И р и н а И л ь и н и ч н а Я н к о.
К о р н е й Ф и л и п п о в и ч Ч е р к а ш и н.
А л е в т и н а Р о м а н о в н а Р ы ж о в а.
Б а б а Ш у р а — домоправительница.
Д м и т р и й М и х а й л о в и ч Я к у н и н — человек из самых дальних комнат.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Старинный московский особняк с огромной гостиной, посредине которой гигантский стол-сороконожка. Такие дома остались у очень заслуженных людей — они получены, обставлены, обжиты очень давно.
Картины в потускневших рамах, массивные продавленные диваны, кресла, старинная бронза, потускневшие зеркала, фарфоровые вазы и безделушки. Старый рояль. Все — чуть потрескавшееся, слегка запыленное, словно «оставшееся со времен средневековых»… Матовое столовое серебро, тяжелые уникальные гардины — чуть выцветшие, но все равно победоносные в своей борьбе со временем.
В этой огромной комнате (метров на восемьдесят!), во всей квартире все равно чувствуется могучий, старый, словно окаменевший дух большого корабля, населенного людьми, которые пронесли через рифы и невзгоды времени много тяжкого… И вот-вот, кажется, он, этот дом, уже станет музеем, сколком «времени ушедшего», ибо люди, построившие его, вносившие сюда мысль, дух и дыхание, должны (по воле Бога!) уходить из жизни, а молодой поросли — этого светлого, зеленого цвета! — не чувствуется в некогда шумном старом доме.
…На сцене б а б а Ш у р а — домоправительница и деспот семьи академика Якунина. Здесь же И р и н а И л ь и н и ч н а Я н к о — врач и приятельница Ольги Артемьевны Якуниной — хозяйки дома. Баба Шура, несмотря на то что ей под сто лет («осталась одна пятилетка!»), почти насильно усаживает гостью за стол и неспешно, неумолимо медленно накрывает для нее «легкую закуску». Хоть и на краю «сороконожки», но по всем правилам — со всем необходимым количеством тарелок, серебра, бокалов.