Серебряное время (сборник)

Булычев Кир

Это был тот самый аппарат, из-за которого вместо силового кресла я сидел на жестком футляре.

– Послушай, - осторожно опросил я, - а ты уже пробовал?

– Да. В записке, которую я тебе оставил, - результат третьего опыта. Прежние два еще темнее. Где-то пересекаются континуумы. Получается, будто я вместо одной вскрываю две, а то и три банки и все вперемешку.

– Чем же я могу тебе помочь?

– Я хочу, чтобы ты попробовал сам. Твои собственные ощущения могут дать тебе материал для анализа. По-моему, барахлит настройка прибора.

Может быть, ты подскажешь, это ведь твоя область.

Так начался опыт. Циг переключил тумблер. "Экранировка, - пояснил он, чтоб в твою память не влез еще кто-нибудь".

...Кромка

берега была еле различима не потому, что была далеко. Какой-то все время неуловимо меняющейся и почти не существующей линией она изгибалась, выпрямлялась, свивалась кольцами в совершенной темноте. А еще дальше за ней лежала черная, как пустота, полоса, вытянутая стоящей на ребре линейкой. Все это было позади, мы не видели этого, но знали, что это есть. Мы плыли, то медленно, то стремительно поднимаясь вместе с огромной волной, как песчинки, взметнутые порывом ветра к самым облакам. И с этой высоты мы еще лучше знали, что у нас за спиной, и что произойдет сейчас. И оно произошло. Где-то в невидимости, за черной стеной возникло слабое пятнышко света, и через какую-то долю секунды весь горизонт вспыхнул широкой расплавленной полосой. И вниз от нее, через пальмовый лес, к морю, рванулись брызжущие огнем стремительные потоки. И стало светло, как днем. И мы увидели, что мы не одни. Позади, впереди, справа, слева, во все концы плыли люди. Мерные волны покачивали их, как детские мячики. Я знал, что Ольхэ не умеет плавать, но вовсе не удивлялся тому, как она, плавно вынося руки над водой, загребает рядом со мной. Только успел удивиться, почему до сих пор не появились акулы. Бегущие вниз потоки с шипением ворвались в море, и паром окутало берег, и вода стала теплее и продолжала теплеть. И тут раздался грохот, который шел со всех сторон, отовсюду, как будто мы были в центре шара. Я сначала даже не понял, что это грохот - он был настолько огромен, что терялся где-то на грани слышимости. А вода становилась все теплее, одновременно желтея. "Ну, а теперь акулы и вовсе не появятся, - подумал я, - они не любят жары", и вдруг почувствовал, что руки мои увязают в воде, она стала плотной и желтой, как жидкая глина. И тут появился откуда-то сбоку небольшой паром с колесами, лопасти которых медленно шлепали по густой воде.

– Эй!
– крикнул нам какой-то парень в плавках.
– Мы спасатели!

– От чего спасатели?
– подумал я. Паром подшлепал к нам, и рыжий в плавках снова крикнул:

– Сначала женщина!

Но мне почему-то не понравилось выражений его лица, и я, подсадив Ольхэ, крепко вцепился в борт и вскарабкался вслед за нею. И в ту же секунду паром рванулся с места. Это было так неожиданно, как если бы карета с выпряженными лошадьми вдруг сорвалась бы с места и помчалась со скоростью гоночного автомобиля.

– Ах ты, гад!
– сказал я рыжему. Он только ухмыльнулся в ответ и отошел. Но в глазах его было недоумение, а может быть страх. На маленькой палубе сгрудились какие-то люди, в плавках и купальных костюмах. А паром летел, разрезая желтую воду. Потом стало темно, и я забыл, что позади расплавленное небо и неслышимый грохот. А потом паром на той же бешеной скорости влетел в какую-то узкую вертикальную щель с черными стенками. Щель была вдвое уже парома, но он продолжал скользить вперед, даже не задевая бортами черных стен. И когда движение исчезло, на одной из стен появилась вертикальная лесенка и рядом табличка, как в купейных вагонах. Только вместо номеров мест на табличке было написано "Прапор фон Папен". В узком, неярком и захламленном коридорчике я огляделся и, когда обернулся, увидел, как кто-то широкий и плоский кладет руку на плечо Ольхэ. Я развернулся и хлопнул тыльной стороной ладони по щеке его, но в тесном пространстве удар получился обидно несильным. А он, ухмыльнувшись, сказал:

"Гм..." И в ту же секунду он исчез, а на каком-то ящике, стоявшем тут же, остался

лежать целлофановый пакет, в котором были ажурные, из каких-то цветочков чулки. В какой-то исчезающе малый миг я понял, что чулки оставил он, и оставил их Ольхэ. А она тут же принялась разглядывать их на свет, которого почти не было...

Они лежали посреди большой комнаты на каком-то странном ложе, похожем на громадную шкуру. Они лежали рядом, обнаженные, касаясь друг друга, чувствуя, что надо что-то делать, и не зная, что надо делать, потому что они и не могли знать, что надо делать. Потому что они были очень молоды. И наконец она, приоткрыв губы и закрыв глаза, прижалась к нему и стала целовать его тело, а он сжимал ее изо всех сил...

– Видишь, какое у него большое тело, - сказала Ольхэ, - и какие они молодые...

И в этот миг она вдруг отстранилась от него и, быстро поднявшись, с нахмуренным лицом шагнула к распахнутому окошку.

– Так и есть!
– сказала она, не оборачиваясь назад, в комнату.
– Они здесь!

Снизу под окном на высокой куче гравия стоял грузовик. А в его кузове сидел человек и ждал. Услышав ее, он потянул руку из кармана, но она резким движением вырвала у него пистолет и подняла дуло. "Но-но!" - с угрозой сказал человек, сидевший в кузове, и вытащил второй пистолет. Она вырвала и его. Второй пистолет был игрушечный. И тогда она выстрелила. Человек мешком осел на пол. И тогда открылась дверца кабины и тот, что был с чулками, выглянул, с уважением ухмыляясь. Дверца тут же захлопнулась. И исчезло все.

Это было за четыре года до того, как я родился. Это было за семь лет до того, как родилась Ольхэ. Это было через двадцать лет после того, как взорвался вулкан Кракатау...

Туман разошелся, и я ошалело огляделся. Циг деловито хлопотал у аппарата. Через секунду он обернулся ко мне.

– Видишь, как путает?

– Послушай, но ведь это невероятно!

Я пробормотал еще несколько невнятных, бессвязных фраз и замолчал.

– Первый раз я тоже так, - ободряюще улыбнулся Циг.

В тот день я не мог рассуждать - мысли разбегались, как мыши. Встретившись с Цигом назавтра, я попросил его, прежде чем искать решение, рассказать мне нет, не принцип, а порядок, если можно так выразиться, работы его аппарата.

Коротко это выглядит так. Энергии поля для "консервного ключа" нужно очень много, и поэтому он может вскрывать "крышки" в присутствии лишь одного человека. Иначе говоря, в память одного человека могут проникнуть не больше двух исследователей, включая его самого. Задача состоит в том, чтобы отработать точность настройки и достичь максимального эффекта присутствия в совершенно определенной точке времени...

В общем, я додумался. С точки зрения здравого смысла это было, конечно, неудобно. Какая хозяйка, войдя в кладовку, станет перебирать все банки подряд? Так прежде не поступал и Циг. Он устанавливал включатель сразу на желаемое время. Я предложил проходить всю временную цепочку последовательно: не наугад, а от верхней точки вниз. Мы совершили несколько мгновенных перемещений, и через неделю у нас была шкала темпоральной локации. Теперь мы уже знали, где что лежит, как выразился Циг.

– Послушай, Рете, а почему мы не видим друг друга?

– То есть?

– Ну, в другом времени. Мы ведь отправляемся в одну точку времени. Все видим одинаково, а друг друга не видим?

Тут уж я не мог упустить возможность поддеть Цига за все его прежние насмешки.

– Да, - сказал я, - сложно. А может быть, не все обезьяны были знакомы?

– Что?
– воззрился на меня Циг.

– Чудак-человек, мы же видим только то, что есть в памяти. В моей нет тебя, в твоей нет меня. Как же можно увидеть то, чего нет? А себя ты видишь? Конечно, нет. Нас ведь не может быть в собственной памяти дальше тридцати лет назад. Так что путешествовать мы можем спокойно, как в шапке-невидимке.