Серебряный город мечты
Шрифт:
— Нет, — я заверяю.
И записанный на салфетке номер в карман рюкзака убираю, провожу остаток вечера в компании «двух занудных стариков», слушаю их рассказы, и на тарок они меня всё ж разводят. Травят байки, которых один дядя Савоуш знает тысячу, как минимум.
Я же, когда Павел откланивается и, напомнив про Марту, уходит, рассказываю про дела и работу, про Дима и профессора, про что-то ещё, обыденное и незначительное. И мы сидим уже без смеха и веселости, и Якоб сам приносит солёные огурцы и кружку лежака.
Не
И своё пиво, глядя на эту кружку, я допиваю залпом, заталкиваю старательно куда-то далеко мысль, что теперь мне больше не к кому прийти и рассказать абсолютно всё, не пожаловаться на пани Власту.
Другим это не то, папа.
— Ты не пропадай, Славка, — дядя Савоуш просит на прощание.
А я киваю, обещаю.
Слышу, как где-то в отдалении за нашими спинами рокочет вечную фразу всех господ Якоб:
— Posledni pivecko, panove![2]
[1] Теодор Крамер «Трем старым картежникам»
[2] Последнее пиво, господа!
Глава 27
Апрель, 7
Либерец, Чехия
Дим
Мы не умеем прощаться.
Не научились до сих пор, чтоб как все нормальные люди. И удалые речи мы не запомнили, не выучили как правильно и как надо. Поэтому глядя вслед красным огням такси, я лишь сую руки в карманы куртки, смотрю без отрыва, как она уезжает.
Не останавливаю.
И догонять я не бросаюсь, остаюсь стоять на краю тротуара, потому что так… правильно. Драгоценный Любош её трепетно ждёт и переживает, у них совещание, безотлагательные важные вопросы и общая работа, которой Север дорожит, а потому явиться на неё она должна.
Я же должен остаться.
У меня дела, разговоры с коллегами Герберта по музею и попытки отыскать то направление, в которое удрала Агнешка. Плюсом можно узнать больше про Вальберштайнов, поискать связь с Рудгардами.
Всё верно.
Всё логично.
Всё так, как было сотню раз и до, когда Север уходила, а я не мешал. Она улетала, я провожал. У нас ведь всегда были дела и логичные объяснения, причины, по которым мы расставались и прощались.
Бестолково, но прощались.
По-ахматовски.
— Отчего всё у нас не так? — её вопрос, заданный в один из сотен таких раз, я повторяю практически беззвучно.
Как она в ту ночь.
Когда до последней возможной минуты мы стояли в стороне ото всех, смотрели, и говорить у нас ни о чем не получалось. Не находились слова, которых до этого — злых, громких, хлёстких — было с избытком.
И, куда они все делись в аэропорту Каира, разобраться не вышло.
Вышло только необдуманно.
Но с Север, стоит признать, думать всегда получалось плохо…
…плохо.
Материться — это плохо, но последние часов этак шестнадцать даже думать получалось исключительно матом. Из-за, чтоб её, Север так получалось, ибо, определенно и бесспорно, у Кветославы Крайновой талант.
Ко многому талант, включая покупку верблюдов.
Кажется, именно после упоминания двух прекрасных дромадеров, выбранных при её непосредственном участии, я первый раз заковыристо и сматерился. Проникся взглядом невовремя вернувшегося Цапли и пониманием, что зачёта по столь прекрасному предмету как акушерство мне не видать.
Через ещё два часа, покупая ближайшие билеты до Каира, я проникся полнейшим пониманием сего прискорбного факта. Пересдачи, если не посадят за умышленное с отягчающими обстоятельствами, меня таки ждут.
Впрочем, они — это последнее, о чём думать получается.
Или первое, о чём думать как раз таки следует, можно. Лучше о них, чем о Север, которую в самые пески Сахары подорвало и унесло. Куда лучше, чем о рассвете, до которого остался всего час.
Что свой отсчёт тоже начал.
Посыпался.
— Али сказал, что десять минут и можно ехать, — Ник подходит бесшумно, говорит с паузами, крутит в руках пачку сигарет.
И закурить, косясь на бензоколонку, он не торопится.
— Хорошо.
— Мы успеем, Дим.
Возможно, пожалуй, очень надеюсь.
Шестнадцать часов назад я очень надеялся, что разговор с арабо-французским другом Севера Гийомом мне только показался.
Приснился, вообразился, не случился в реальности. Не было сообщения в инсте, а после звонка и разговора на английском.
— Да, — я соглашаюсь.
Как соглашался и с тем, что повлиять на Север я могу, уговорю включить в кои-то веки мозги и за руль не лезть. И с какого арабо-французский друг Север так решил, я спрашивать не стал.
Я ничего не спрашивал.
Я только слушал про, мать их, верблюдов, новых приятелей и самоубийственное пари, мимо которого Север, конечно, пройти не могла. Впрочем, когда это Кветослава Крайнова проходила мимо возможности свернуть особо оригинальным образом шею.