Серебряный остров
Шрифт:
Свет погас, и снова навалилась тяжелая, липкая тишина.
— А твой, Санька? — спросил Цырен, чтобы не умолк разговор. Санька отозвался не сразу:
— Я был еще маленький, когда умер дед Данила. А вот Седого помню.
— Кто это Седой?
— Собака. Дед Данила охотник был и до того азартный — уже глубоким стариком подался в тайгу, никого не послушал. А там упал, спину отшиб и едва не замерз. Этот самый Седой и привел к нему людей. Кое-как отогрели старика. С тех пор до конца дней был благодарен собаке, спать возле кровати разрешил и сахарком баловал…
После паузы заговорил Рудик.
— А мой дедушка капитаном был. Хотите, расскажу биографию? Жизнь как жизнь, ничего выдающегося.
— То-то вы со Снегирем взялись за модель «Байкала», — перебил Цырен.
— И вовсе не потому. Как-никак, «Байкал» — судно неповторимое, гордость Байкальского флота. В те времена — второй по величине ледокол в мире…
— Да не отвлекайся ты, — подал голос Санька.
— А вы не перебивайте. Тут надо вот с чего начать. В конце прошлого века развернулось строительство Великой Сибирской Магистрали. Это была самая длинная на земле железная дорога, через два континента от Москвы до Владивостока протянулась. Строители ее исключительно русские и из русских материалов, чтобы загранице нос утереть. Ни одного иностранного инженера, ни одного стального костыля с чужим клеймом. Полюбопытствуйте мол, на что мы способны. Тогда ведь теперешняя техника даже во сне не снилась. Мы вот читали в учебнике, что прежняя Россия была страной во многом отсталой. Но во многом и передовой — вспомните хотя бы Менделеева, Попова, Циолковского. И наши инженеры, наши мастера шли в ногу со временем, а кое в чем и впереди. В общем, она и теперь удивляет своим совершенством, эта Транссибирская магистраль.
В начале века с обеих сторон подошла дорога к Байкалу — и остановилась: трудный попался участок по берегу, десятки туннелей надо было прорубить в горах, сотни мостов и мостиков построить. И решили, чтобы не задерживать движение, переправлять поезда через Байкал на пароме. Своими силами тогдашняя Россия, конечно, не могла такой корабль осилить — заказали ледокол в Англии. Привезли его по частям в Листвянку, а там на верфи собрали.
Шел как раз девятисотый год, и мой дедушка своими глазами видел, как эта махина скользнула по стапелям, резанула носом воду и под крики «ура» закачалась на волнах. С тех пор он только и мечтал, как бы выучиться на кочегара да поступить на «Байкал». Еще бы — сто метров длиной, двести человек экипаж, и заезжал на палубу по рельсам целый железнодорожный состав вместе с паровозом! И скорость ледокол имел отменную: от станции Байкал до станции Танхой четыре раза в сутки оборачивался. В начале века таким судном любая страна гордилась бы. А дедушка Станислав был человек настырный…
— Вроде тебя, — вставил Цырен, но Рудик пропустил его замечание мимо ушей.
— …и добился-таки своего, стал кочегаром на ледоколе, а потом и на машиниста сдал. К тому времени, правда, Кругобайкальская железная дорога была уже построена, и паром превратился в обычное грузовое судно. Но рельсы с палубы не сняли, случись в туннеле обвал — без «Байкала» все движение от Москвы до Владивостока застопорилось бы.
Станислав был прямо влюблен в свой корабль. В машинном отделении у него все блестело, котлы работали как часы. Бывало, отстоит вахту — и снова в трюмы, чтобы поближе к машине быть. А на берегу скучал. И все мерещилось ему ночами, будто зовет его «Байкал» своим басовитым гудком.
А потом началась гражданская война. В восемнадцатом году наши отступили за Байкал — белые наседали с запада. И так случилось, что половину байкальского флота захватили белогвардейцы, а половина, включая флагман, под красным вымпелом ходила. Стоял тогда «Байкал» на рейде в Мысовой, куда белые еще не добрались. Шел мимо небольшой корабль «Феодосий». Вахтенные его заметили, но приняли свой. И вдруг «Феодосий» развернулся и без предупреждения дал залп в упор по красному флагману.
На судне начался пожар, палубу окутало дымом. Красные канониры бросились к орудиям, но не успели расчехлить — от нового залпа зажигательными снарядами вспыхнули надстройки, деревянная обшивка. Стало ясно: корабль не спасти. После третьего залпа капитан «Байкала» распорядился покинуть горящее судно.
Спасались кто как может. Одни пробовали спустить шлюпку с горящей палубы, другие добирались до берега вплавь. Но были и такие, которые впервые не выполнили приказ капитана, до самой последней минуты пытались перебороть огонь, не подпустить его к сердцу корабля. Окатывали друг друга водой, с ведрами и шлангом ныряли в раскаленные трюмы, и только когда одежда вспыхнула, выбросились за борт. Был среди них и машинист Пильман, мой дедушка.
Несколько дней потом не мог он прийти в себя. Говорил: «Был мне «Байкал» и матерью, и отцом родным. Каким же надо быть зверем, чтобы поднять руку на гордость России!»
А корпус сгоревшего флагмана так и не затонул, отнесло его на мель. Много лет еще возвышалась над волнами почерневшая стальная громадина! Часто приезжал дедушка поклониться ей, сыновей с собой брал, рассказывал им историю «Байкала». Потом выучился на капитана, водил по Байкалу другие суда, а в годы войны командовал миноносцем в Заполярье. Два раза был ранен и вскоре после войны от старого ранения умер. Все его сыновья моряками стали, кто на Тихом океане, кто на Балтике, кто на Черном море, только мой отец остался на Байкале. И тоже водил буксир, пока из-за болезни не списали на берег. Вот и и я думаю, — закончил Рудик, — на флот пойти. По семейной традиции. Правда, мама против, но мы с отцом ее уговорим, время еще есть…
* * *
Цырен вообще не собирался ничего рассказывать. Да и что рассказывать, Санька и Рудик без того знают его деда? Но вот встали перед ним две фигуры: белобородый дед Данила с дробовиком через плечо и чуть сутуловатый, смуглый, бровастый Станислав Иванович — и неожиданно появился меж ними третий, сухонький, седенький Константин Булунович Булунов. И выглядели эти трое неразлучными друзьями.
Тут уж Цырену некуда было отступать, и решился он поведать ребятам самое свое заветное…
Собственно, даже не будь этой ночи, этой тишины, этих историй о поколении дедов, он все равно открыл бы друзьям свою тайну. Потому что думал о ней непрестанно с того момента, как наткнулся на пещеру. Может, это случилось бы не сегодня, позднее. Но строгий дед Константин Булунович, обняв за плечи деда Саньки и деда Рудика, как бы прикрикнул на Цырена: «От друзей не таись!» И Цырен начал:
— Вы моего деда знаете. Такой оригинал, что хоть до рассвета рассказывай. Было у него в жизни; три увлечения. Первое — легенды. Собирал он их в молодости чуть не по всей Сибири, а мне столько нарассказал, что в голове не уместилось. Второе — колхоз. Это был первый рыболовецкий колхоз на Байкале, дед его организовал, укреплял, день и ночь работал. Рыбак он был знатный, пока ноги не застудил. Пришлось обратиться в больницу. Доктора его ноги осмотрели и вынесли приговор: через год отнимутся. Тогда дед занялся лекарственными травами, всю округу обегал в поисках цветочков да корешков. И не только сам вылечился, многих людей на ноги поставил. Но я не про деда хотел, у меня другое на уме. Осматривали мы пещеру, вели раскопки, добывали воду, а я все одну легенду твердил. — Очень она здесь кстати. Вот, слушайте. Почти слово в слово запомнил…