Серебряный поэт

Представляю себе своих, затерявшихся в снегах времени, читателей. Где-то они там, посреди заснеженного есенинского поля навывает, навевает колыбельную песню чёрный ветер. Прижался к земле лунный свет. Одиноко безмолвие. Безмолвно одиночество. Ни души. Никого, кроме Бога. Чёрный бархат пространства усыпан блёсками старинных звёзд. Опустошённость, населившая мир, похожа на щемящую пустоту перрона сразу после ухода поезда. Ночь над Россией. Мёртвая тишина. Затихли рельсы, опали руки, одеревенели ноги, увлажнился взгляд. Чуть слышен колокол. Талантливая поэзия свершает своё молчание. Молчит она. Молчат её. Студёный холодок предчувствия в раскалённом сердце. По правую руку – потемневшим серебром осыпается лес. По левую – то вьются ввысь, то кланяются крышам берёзовые дымки печей. Жизнь ещё теплится: в посиневших окошках, в постаревших сердцах… Вера в лучшее подобна улыбке у постели умирающего… Мои стихи неразличимы для неимущих в поэзии, как слёзы в дождь, неразлучимы с Серебряным веком, неразлучны – со всем, что навек утрачено. Я – на перроне, а поезд времени

умчал почти всех моих современников, моих друзей, моих дам и господ, товарищей по оружию, моих серебряных поэтов, мою Россию, моё восхитительное детство, мою так и не прожитую жизнь – умчал в невозвратимую даль. Сиротливая старомодная Родина отрешённо покачивает, как обезумевшая мать мёртвого ребёнка, тусклый свет полуночных фонарей. Темнота затаилась в подворотнях, растворилась в серебристом отливе спящих полей. Ночь – сестра милосердия для расстрелянной сомнениями души, остов мечтаний и остров отдохновения – мой врангелевский Крым. А струйки, стелющиеся над седыми крышами дымов, как последнее видение уходящей в вечное безмолвие русской эскадры: под колыхание фуражек, под трепет афиши Художественного театра, под взмахи платочков, под звучные прикосновения к воздуху фортепьянных пальцев – под ныв скрипок, под хрип сходней – из-под Чёрного моря, из-за серых бортов, сквозь стоны чеховской чайки… Эра посредственностей в разгаре. До рассвета ещё далеко, уже далеко… До расцвета поэзии, как до луны. До неба – рукою подать. Прощай, кромешность! Здравствуй, светлая ночь! Здравствуйте, звёзды!

Весенних дум ристалище.Разбились капли первые дождя на мостовой.Притихли ученические скрипочки синиц и клавишОсталось: одна-две – руке над чёрно-белою рекой – всплеск плавный кистевой…Вдруг, вдохом полногрудым, опьяняющим – пространство славишь!Пристало внять: шум проливной и закипающая оторопь ветвей, окон:Скользнувший омуль в омут стёкол, и высотный взгляд на вещи.Назревший колокол напропалую прозвонил вдоль переулочка, о ком?Душа досматривала жизнь, должно быть, сон, должно быть, вещий.Обмякшую любимую прижать к груди, всё крепче, крепче, чтобы ожила —Вот так поэзию прижмите, так любите, не иначе!В шёлк шумный обернуть её и обернуться вдаль успеть, такие, брат, дела…А дождь раздухарился в палисадниках, зашёлся в плаче.Надёжное пристанищеСтихающим стихам – апрель вечерний, дождевой,Свершилось омовение… Не то чтобы надежда, простоПрекрасен воздух, путь к рассвету, новый день натянут долгожданной тетивой,Лохматый пёс, скрестивши лапы, обглодал пространства остов. Как не пробиться солнечному светуСквозь гущу лбов, так не пробиться мне,Настигнутому полночью поэту,Сквозь толщу глаз,Сгорать свечой в окне.Гудит весной широкая подмога,Грядёт тепло,Душа окаймленаОгарком талым…Прорва тьмы! НемногоСеребряная вспомнится луна.Свет обречён?Тень тьмы неодолима!Лишь тонкий дым над воскомВдоль стекла.Сжигает ночь – сегодня свет Вадима,Вчера – Марины,Светом истеклаСвеча Сергея…Пыль веков на койке.Белеют хлопья снежного сырца.И волосатым солнышком наколкиОсвещены замёрзшие сердца.Как не пробиться первому поэтуСквозь твердь тумана, пустошь густоты,Так и свече не осветить планету,Не освятить уставшие мечты.Быть первым – кто поднимет эту ношу!Все строки – на вес крови,Жизнь влача,Изорван в клочья, выстужен, изношен…Согнувшись в три погибели, свечаМерцает, будто кромка топорища,Бесстрашно и безудержно одна.Чуть слышен снег,Зовёт позёмка, ищетСвечу – в рассветной пропасти окна. Дорогие мои,Те, кто рядом и вместе со мной;Незнакомцы мои,В этот миг, день за днём,И пропавшие в дымке навеки!Снежный падает дождь,Ночь над миром стеною сплошной.Вспоминаются мне,Поминаются – всеДорогие мои человеки!Тишина на лице,И дождинки в глазах не видны.Постарела минута, другая,И кануло в вечную память оконце.Угасают глаза, предрассветные люди бледны.На краю темноты, взявшись за руки, ждутКарандашное детское солнце.Вы в трущобах судеб,Вы: в распахнутой сказке в лесу,У ростральных колонн, у расстрельной стены,Вами жизнь и бедна, и богата.Вам навстречу забытый рассвет вознесу!На руках возношу над усопшим дворомНашу стихшую песню, ребята…Только шелест имён,Всех не п р о и з н е с т и!И дождинки летят, и года.И замедлены взглядом остывшим минуты.Поседевшее эхо доносит «прости».Долговязых домов мне погасшим мерещитсяСвет или след, почему-то.Под ногами – Россия, пуста и проста.И утрачена так…И утра не дождаться когда-нибудь…Ночь эту – ветром, весной доскажите!Раскалённая грусть обжигает уста.Не серчайте, что слишком далёк от обглоданных чувствВаш поэт-небожитель!Дорогие мои,На исходе слова,Что ж, вглядимся – друг в друга,В огромную жизнь и в укромную даль переулка!Чёрно-белые клетки. Шагнула с «е2»Королевская белая пешка,Не мешкая, эхо откликнулось гулко…

Куда-то запропастилось чувство времени, счастье времени…

Или лучше так сказать: возникло ощущение «стоящего» времени и утраты времени «стоящего». Заросла трын-травой память людей: о Серебряном веке русского искусства, о профессиональных романтиках, о славных улыбках и ласковой стойкости самоотверженных спутников поэзии, тех, цветаевских: «не пишущих, но чувствующих». Забрезжила тонкая полоска света на дальних подступах к моей бодрствующей душе…

Уже не ночь.

Ещё не утро.

Догорают последние звёзды на предрассветном русском небе.

Улички пустых на гармонию городов, пустых на гармоники деревень – пустынны.

Над сонными, заброшенными в прошлое лугами реет призрачный туман.

Медленные, медные, еле угадываемые тени всамделишных облаков сотворяют иллюзию перемен.

Мои неказистые, извлечённые из мутной воды времени, изменённые до неузнаваемости соплеменники досматривают титры случайных сновидений. Первые пробудившиеся к жизни птицы развешивают робкие трели на распластанных в пространстве ветвях. Осторожные голоски мелькают посреди мачтовых сосен, промеж охнувших ветви в зазеркалье реки ив.

Могучие извивы задумчивых дубов проступают из темноты. На листве застывших в хороводном кружении берёз блестит унылым жемчугом давешний дождь. Заспанная тишина постаревшего мира доносится из седой темноты – мешаниной звуков: тяжкой поступью бетонных кварталов, вспененных прибоем оставленных навсегда берегов, укромным шелестом упрятанных от современности палисадников, беспощадным листопадом осенних чувств, благородным шёпотом нищенствующих усадеб. У судеб, поданных на съедение новому, Третьему календарному тысячелетию, проявились: привкус ржавчины, приступы инфантильности, предчувствие безмозглого конца безалаберного пути бесчисленных ошалело-безликих, агрессивно-бездарных людей.

Светопреставление утренней ночи продолжается: разгорается, разрастается, напоённое моим, так сладко не вернувшимся из детства воображением, сдобренное полуулыбкой, напитанное сосновым ароматом, насыщенное великим гулом канувшего в прорву желаний века. Россыпи росы и любимых стихотворений, и мимолётных видений. Вот и всё, что осталось. Вот и осталось всё!

Васильковые копья – люпиныУкрашают бесстрастный пейзаж.До последнего вздоха любимы —Блики! Должное взблескам воздашь:Безмятежным, безропотным даже,Когда вечность чурается глаз,Захлебнувшись в немом эпатаже,Выставляя покой напоказ…

В моём сознании, погружённым в сокровенное, омытым кровью века, в моём воображении, обогащённом поиском прекрасного – жизнь воплощается в Слово, и уже слово являет жизнь иную, высшую или даже несоизмеримую по сравнению с той, которую привычно знают органы чувств.

И дальше, эта высшая, потаённая, не доступная просто хорошим людям жизнь – эта родина самоотверженной души – этот бездонный колодец с тонущими звёздами – уводит, укутывает, укачивает, усугубляет и утончает мироощущение, устилает розами и шипами путь в поэзию и, наконец, обретает божественную неопределённость, зыбкость миража, правдоподобие или мудрую недосказанность, святую нерукотворность или промолвленную несказанность.