Серые братья
Шрифт:
В кромешной тьме единственным освещением были вспарывающие низкое небо молнии. Пользуясь их внезапными, кратковременными посверками, фургон добрался до конечной цели своего путешествия: приметному, слегка покосившемуся забору. Однако для закутанного в тяжёлый плащ возницы и одного одетого во всё чёрное, а оттого совершенно неразличимого пассажира забор не был достаточным ориентиром. Они, спрыгнув на землю, несколько раз, во мгновения слепящего света молний, подавали коней то вперёд, то назад, пока наконец не достигли точного, выверенного места. После этого возница закрепил колёса, лишив их подвижности, а пассажир влез обратно в фургон. Он там щёлкнул чем-то, и вдруг – о, если бы этот фургон видели в ту минуту кто-нибудь из полицейских или просто мирных обывателей, – они бы от изумления онемели! – плоская крыша разделилась посередине и, наподобие опрокинутого
Время было отсчитано точно, и, когда ложка баллисты бросила живой снаряд перед собой вперёд-вверх, над Плимутом прокатился оглушительный удар послемолниевого грома. Треск и грохот ещё разламывали небо, а унёсшийся в чёрную бездну скорчившийся человек, растопыривший в полёте колени и локти, гигантской, неведомо откуда взявшейся летучей мышью упал на деревянный скат двухэтажного спящего дома. Гром начисто стёр звук его «приземления» и, впившись когтями в старую кровлю, человек замер.
Замер. Невидимый в темноте, растянул губы в недоброй, остро-самодовольной улыбке. Ливень хлестал, струи воды мгновенно пропитали одежду, а невиданный путешественник, слизывая с губ дождевые капли, сидел неподвижно, ожидая следующего содрогания туч и, белея оскалом крупных крепких зубов, улыбался.
Когда крыши города осветила новая молния и навалился на эти же крыши неотвратимо следующий за молнией гром, пришелец, раскачав, вытянул из дерева впившиеся в него когти и, быстро, ловко, как чёрный жук, или кузнечик, или та же летучая мышь пробежал до края крыши – быстро, легко, – по мокрому, скользкому скату. Когда гром иссяк, жук-кузнечик-летучая мышь, свесившись с кромки крыши, уже влезал в выдавленное чердачное окно. Очутившись в сухом и чёрном чердачном чреве, пришелец убрал, щёлкнув, когти и, осторожно ступая, двинулся вдоль стены.
Дом спал. Человек, притаившийся на чердаке, достал наточенный до бритвенной остроты нож, вставил конец лезвия в щель потолочного люка и осторожно отпахнул створку. Прислушался. Потом бесшумно и медленно стал спускаться по вертикальной узенькой лестнице.
Через минуту он попал в прихожую, где слева от входной двери стоял старый сундук, а справа была та самая лестница на чердак. Прямо перед пришельцем был коридор, или небольшой вестибюль, в дальней стене которого виднелись две двери, ведущие в жилые покои. Именно виднелись, так как вестибюль был освещён неровным, мерцающим светом. Свет шёл откуда-то сбоку, из невидимой пришельцу части вестибюля. Человек в чёрном достал из внутреннего кармашка зеркальце в пробковой мягкой оправе и, склонившись к самому полу, осторожно выдвинул зеркальце за угол. Да, в торце вестибюля, у дальней стены, сидел бодрствующий монах. При свете одинокой свечи, низко склонившись, он читал какую-то книгу. Человек в мокрой чёрной одежде знал достаточно об обитателях дома для того, чтобы присутствие сторожа не стало для него внезапным открытием. О том, что этот монах – именно страж, говорило ещё и то, что он намеренно не давал себе заснуть: на самом краю чуть наклоненной к нему столешницы, от верхней кромки до нижней, была выточена канавка. Монах, не отвлекаясь от чтения, запускал по этой канавке небольшой металлический шарик. Оставленный на верхнем краю столешницы, шарик неторопливо скатывался
Человек за углом медленно, стараясь не шуршать одеждой, убрал зеркальце. И снова хищная полуулыбка выползла на его лицо. Приподнялись набитые фехтовальной маской мозоли. Он прекрасно умел мгновенно и тихо убивать вот таких, старающихся не уснуть сторожей, а потом проникать в тёплые, тёмные жилые покои и неторопливо, бесшумно закалывать спящих. Он всегда делал это заученно и машинально, вот так же, как читающий книгу монах сейчас оперировал своим шариком.
Итак, бульдог спрятал зеркальце, и вместо него приготовил тяжёлый и длинный метательный нож. Он взял его в правую руку и поднял над головой. Развернулся боком. Невесомо шагнул в освещённое пространство коридора и коротко, с силой махнул рукой. Грудь монаха была прикрыта толстой книгой, и прицел броска ночной гость взял выше её. Нож ударил прямо в лицо, и прямое, длинное лезвие с искусно втравленной по обеим сторонам шероховатостью [17] почти на дюйм выскочило из затылка. И в ту же секунду быстро и ловко, как кошка, испанец метнулся вперёд – подхватить падающее тело. Шума в таких делах он не допускал.
17
Когда пальцы не скользят по лезвию, бросок получается далёким и точным
Он схватил обмякшее тело, и поймал и прижал к себе книгу, и снова радостно улыбнулся. Но он не мог знать о секрете железного шарика, который когда-то придумал купивший дом мастер Альба. Сорок лет эта тайна ожидала страшной возможности оказаться полезной. Шарик, не встреченный теперь рукою монаха, докатился-таки до отверстия – и в нём пропал. Там, под полом, внизу, он ударил в какой-то невидимый рычажок, и тотчас за спиной убийцы упала железная кованная решётка. Клацнули поймавшие её под полом защёлки. Дом вздрогнул.
Вздрогнул и испанец, и стал часто-часто дышать. Он не метнулся к решётке, перекрывшей весь коридор, не стал проверять её на прочность, – так же, как и три остальные стены. Посвящённый в правила своего мира, он просто принял приветствие от неведомого Мастера, и готовился заученно действовать дальше.
Вестибюль за решёткой наполнился полуодетыми людьми. Принц Сова стоял впереди всех и в упор смотрел на бульдога своими круглыми, близко поставленными к переносице, немигающими глазами. Вдруг юный монах, почти совсем ещё мальчик, бросился к решётке и отчаянно закричал:
– Брат Беренгар!! Он убил Беренгара!!
Сова схватил его за руку и оттянул от решётки.
– Прошу, поднимись наверх и выпей воды, – сказал он. – Тебе ещё рано видеть то, что произошло здесь. Как и то, что сейчас ещё произойдёт.
Над домом снова оглушительно ударил гром.
Кто-то из монахов обнял мальчишку за плечи и вывел из вестибюля.
Человек за решёткой, не переставая часто дышать, медленно снял с себя мокрую чёрную одежду. Обнажившись до пояса, он выложил полукругом перед собой набор оружия и приспособлений. Затем встал на колени и произнёс:
– Вы никогда не узнаете, кто меня нанял. И поспешите к своему Беренгару, он ещё жив.
После этих слов он поднял лежащий перед ним нож, – короткий, с массивной ручкой, – и вонзил его себе сбоку в живот. Хрипло выдохнув, остановил дыхание, и резко провёл до рукояти вошедшим ножом поперёк живота. Заалела длинная полоса. Испанец ткнулся головой в пол, завалился на бок. Под ним стала расплываться лужица крови.
– Руки прочь!! – вдруг страшным голосом прокричал принц Сова, и один из монахов, испуганно вздрогнув, выпустил уже было нажатый рычаг, поднимающий решётку.
– Но он мёртв! – отчаянным голосом проговорил он, обращаясь к Сове, – а Беренгару нужно быстрее помочь…
– Мёртв как раз Беренгар, – леденяще спокойным голосом ответил Сова. – А наш гость не только жив, но и полон сил. Смотрите все, кто видит, и запоминайте. Примерно так это обычно и происходит. Как только мы поднимем решётку, он подпрыгнет, как на пружине, и всех нас убьёт. Всех, и даже меня. Мы – полусонные, вялые, а он довёл себя до состояния, когда человек голыми руками разбивает дубовые доски и гнёт железо.