Сесилия Вальдес, или Холм Ангела
Шрифт:
— Отбросим страх! Смелее, друзья, вперед! Пусть никто не скажет, что Исабель отступила там, где до нее сумел проехать мужчина!
Весело углубились молодые люди в темную чащу леса. Но едва только узкая тропа, по которой им пришлось ехать гуськом, то и дело раздвигая руками ветви деревьев, удалились на некоторое расстояние от опушки, как в воздухе вдруг потянуло тошнотворным трупным запахом. Всадники остановились. Над ними триумфальной аркой смыкали свой зеленый свод деревья, высившиеся по обеим сторонам тропы, а впереди на пригнувшихся низко к земле ветвях расположилась целая стая стервятников. При виде людей некоторые из этих отвратительных птиц, сидевшие у самой тропы, поднялись вверх, шумно рассекая воздух своими широкими, тяжелыми крыльями, и затем опустились на деревья чуть поодаль от прежнего места. Те же, что сидели в стороне от тропы, даже не шелохнулись и только зловеще поводили вокруг себя глазами. Тут же обнаружилась и причина, почему у птиц был такой угрожающий вид: они стерегли свою добычу — труп негра, повесившегося на дереве невдалеке от дороги. Вспугнутые и самый разгар пиршества, птицы всем своим видом выражали озлобленное неудовольствие.
Молодые люди подъехали ближе, и Леонардо, двигавшийся впереди остальных, заметил, что мертвое тело слегка раскачивается. На мгновение молодому человеку показалось, что роковое событие произошло только сейчас. Однако он тотчас понял свою ошибку, сообразив, что тело раскачали взлетевшие с него птицы. Стервятников спугнули как раз в ту минуту, когда они, успев уже выклевать у трупа язык и глаза, принялись терзать своими изогнутыми, крючковатыми клювами грудь самоубийцы, добираясь до его сердца.
— Взгляни! — произнес Леонардо, оборачиваясь к Исабели, которая ехала позади него, и жестом показывал ей на страшного мертвеца, которого он почти касался своей протянутой рукой.
— О, Леонардо! — воскликнула Исабель в ужасе.
Она сидела в седле, бледная как полотно, не в силах произнести ни слова, и, верно, упала бы с лошади, потеряв сознание, когда бы Леонардо не спохватился и, спеша исправить свою оплошность, не поворотил коня, чтобы взять девушку за руку, ободрить ее нежными словами и, прося у нее тысячу раз прощения, снова выехать с нею на тропу. Кавалькада повернула назад; правда, теперь двигались в обратном порядке, и Леонардо замыкал вереницу всадников.
Пока молодой Гамбоа отправлял сторожа Каймана в лес, надеясь, что тот установит, если это еще было возможно, личность самоубийцы, Менесес побежал к протекавшему невдалеке ручью, сорвал пальмовый лист, свернул его кузовком и в этом самодельном стакане принес воды для Исабели.
Как оказалось, повесившийся негр был Пабло, один из товарищей Педро, не пожелавший присоединиться к пяти остальным беглецам, когда, увещеваемые Томасой и при поддержке Каймана, они решили вернуться в инхенио.
Но еще одна не менее тягостная встреча была уготована Исабели во время недолгой поездки по полям имения Ла-Тинаха. Наши путешественники ехали теперь по дороге, параллельной той, что привела их в эти места. Они двигались шагом, но не оттого, что хотели продлить прогулку, а потому, что Исабель не совсем еще оправилась от пережитого потрясения и друзья хотели дать ей возможность прийти в себя. Неожиданно за поворотом дороги путники увидели довольно большой участок земли, обнесенный оградой с воротами из плохо сколоченных досок и прибитым посередине ворот, наверху, простым деревянным крестом. Этот символ христианской веры достаточно ясно говорил о том, что находилось за оградой, — и все же как-то не верилось, что это ровное место, густо поросшее высокой, сочной травой, среда которой не только не возвышалось памятника или надгробной плиты, но даже не виднелось ни одного могильного холмика, — что это открытое место было кладбищем. А между тем то было действительно кладбище, где хоронили рабов инхенио Ла-Тинаха. Некоторые землевладельцы, чьи поместья находились далеко от городов и приходских церквей, получили от епископа Эспады особое разрешение на устройство таких погостов, поскольку доставка мертвого тела на отдаленные кладбища сопряжена с немалыми трудностями и представляет значительную опасность для населения.
По-видимому, все или почти все догадывались, что это было за место, и поэтому никто ни о чем не спрашивал. Проехав до самого конца ограды, путники повернули на дорогу, ведшую к усадьбе инхенио. Спускаясь по длинному, отлогому склону холма, они заметили вдали трех пеших негров, медленно двигавшихся им навстречу. Двое на них шагали впереди с лопатами на плече, третий следовал сзади, ведя под уздцы заморенную лошаденку. Куда направлялись негры и что они везли, догадаться издали было трудно; по крайней мере девушки, участвовавшие в прогулке, ни о чем не догадывались.
Разглядеть можно было только то, что лошадь навьючена обычным способом, каким и всегда вьючат на Кубе мулов и лошадей, ибо на спине животного были укреплены продольно два цилиндра — полые обрубки банановых стволов — на манер того, как укладывают в походе полевые пушки, когда перевозят их вьючным способом. Для молодого Гамбоа цель этой экспедиции перестала быть загадкой, едва только мысль о кладбище связалась в его уме с образом трех негров, шагавших с лопатами на плече по направлению к этому кладбищу.
Но кого же они собирались хоронить? И где находился покойник? Он лежал навзничь в люльке, образованной двумя обрубками банановых стволов, на соединявшем их переплете. Не все тело, однако же, умещалось в этом своеобразном вьюке: голова покойника, прикрытая клетчатым платком, свешивалась спереди, ударяясь о шею лошади при каждом шаге животного, и точно так же сзади бились о лошадиный круп голые пятки умершего, хотя лошаденка подвигалась вперед так медленно, что казалось — она едва шевелит ногами.
Дорога в этом месте была очень узка. По обе ее стороны плотной стеной высились заросли сахарного тростника. Встреча становились неизбежной. Чтобы как-то помочь беде и если не избавить девушек от ожидавшего их тягостного зрелища, то хотя бы ослабить, насколько возможно, впечатление, которое оно должно было на них произвести, Леонардо велел своим спутникам пришпорить коней, якобы потому, что уже начинает вечереть; сам же он поехал рядом с Исабелью, справа от нее, и попытался отвлечь ее внимание. Тщетные усилия! Девушки, ехавшие парами позади молодых людей, тотчас же все отлично разглядели и сообразили — и память несчастного Педро была почтена молчаливыми слезами и горестными возгласами. Педро был раб и негр, но они испытывали к нему жалость, какую испытали бы и ко всякому другому человеку, потому что, хотя они и впитали в себя с молоком матери ядовитую отраву рабства, их юные сердца открывались впечатлениям бытия, как раскрываются нежные цветы навстречу первым лучам солнца. И, подобно великому римскому оратору, они так же могли воскликнуть: «Homo sum; humani nihil a me alienum puto» [80] .
80
Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо (лат.).
Донья Роса встретила вернувшихся молодых людей с живейшей радостью и непритворной, сердечной теплотой. Взяв за руку Исабель и обращаясь ко всем, она воскликнула:
— Благодарение господу, я счастлива, что вы наконец снова дома! Ведь я уже начала о вас беспокоиться. У меня было такое чувство, будто с вами что-то случилось. Но потом мне объяснили, что наша голубка, — донья Роса указала на Исабель, — способна забыть обо всем на свете, стоит ей только сесть на коня. Надеюсь, прогулка доставила ей немало удовольствия?
Исабель сухо улыбнулась и вместе с Аделой ушла к себе в комнату. Но Леонардо, Менесес и Кокко дружно стали уверять донью Росу, что девушкам прогулка очень понравилась.
— Ну что ж, я рада, очень рада, — проговорила донья Роса. Однако затем, когда остальные отошли, она тихо спросила у Леонардо: — Что с ней такое? — Она имела в виду Исабель.
— Сам не знаю, — отвечал молодой человек.
— Мне кажется, она вернулась какая-то удрученная. Может быть, она занемогла на этой прогулке? Или ты ее чем-нибудь обидел?