Сесилия Вальдес, или Холм Ангела
Шрифт:
— Боюсь, что если вы поживете здесь подольше, они и вовсе перестанут у вас просыхать, но только по причинам обратного порядка.
— Мне думается, я не могла бы долго здесь прожить.
— Я вижу, сеньорита, — заметил падре, удивленный чувствительностью ее сердца и ясностью взгляда на вещи, — я вижу, вы сделаны совсем не из того тоста, из какого делаются рабовладельцы.
— Это верно. Если бы мне пришлось выбирать между судьбой рабыни и судьбой госпожи, я предпочла бы рабство, потому что участь жертвы кажется мне более завидной, чем участь палача.
Между тем Адела восторженно обнимала свою мать и, осыпая ее щеки горячими поцелуями,
— Если сегодня день отпущения грехов, то можно — я позову… — Девушка не решалась произнести вслух запретное имя.
— Кого? — нахмурясь, спросила донья Роса.
И Адела уже гораздо более робко, нежели вначале, прошептала это имя матери на ухо.
На лице доньи Росы изобразилась внезапная перемена, и столь же резко изменилось ее расположение духа: благотворительный пыл внезапно уступил место суровости, а мгновение спустя — гневу.
— Нет, нет. Ей нет прощения… Да она и не нашла нужным просить его у меня.
— Но она здесь, она пришла умолять тебя, чтобы ты простила ее, и только ждет, когда я ее позову.
— Нет, девочка, нет. Я не хочу ее видеть.
Огорченная, со слезами на глазах, отошла Адела от матери.
А вскоре приступили к крещению двадцати семи новых рабов, доставшихся дону Кандидо из той партии негров, которых привез недавно из Африки бриг «Велос». Затем три или четыре негра были обвенчаны, причем никто, даже видимости ради, не справился у них, желают ли они этого. И под конец позволено было ударить в барабан, иначе говоря — устроить пляски, продолжавшиеся до захода солнца.
По распоряжению доньи Росы жезл правителя, то бишь кожаная плеть, или, иными словами, власть над неграми инхенио, временно перешла к бойеро.
Глава 7
15. Где же после этого надежда моя?
16. В преисподнюю сойдет она и будет покоиться со мной во прахе.
День быстро клонился к вечеру. В глубине усадебного двора, в самом отдаленном от господского дома конце его, слышался глухой рокот барабана, сопровождавший печальные песни и неистовые пляски, вывезенные неграми из их родной Африки.
В середине двора, в здании сахароварни, царила шумная суета. В печах под паровыми котлами и под котлами ямайский установка пылал жаркий огонь, a из высоких труб, видом своим напоминавших башни, валил клубами густой черный дым.
В давильном отделении между прессом и паровой машиной расхаживал помощник машиниста, уроженец Североамериканских Штатов, лишь накануне прибывший в инхенио со своей родины, берегов скалистого Мойна. Держа в руках масленку с длинным изогнутым носиком, он смазывал сцепления и оси работающего механизма, чтобы уменьшить таким образом трение движущихся частей, эту неустранимую причину потерь полезной энергии.
Тут же находился и мастер-сахаровар, который должен был сегодня доказать свое умение варить сахар из тростника, размолотого по новому способу, а так как предстоящее испытание тревожило мастера, он с нетерпением и беспокойством ожидал той минуты, когда по лотку побежит первая струя выжатого тростникового сока. Что касается негров, работавших в сахароварне, то они весьма недоверчиво и даже не без подозрительности следили за приготовлениями к пуску машины, недоумевая, каким образом можно изготовить сахар без упрямых мулов и ленивых волов.
Красный раскаленный шар заходящего солнца опускался
Несколько позднее, когда уже смерклось, в господском доме накрыли стол для праздничного ужина.
В конце торжественной трапезы, перед самым десертом, доктора Матеу вызвали из-за стола, объяснив, что его присутствие необходимо в бараке для больных. Доктор ушел, и когда через полчаса он вернулся обратно, на лице его можно было прочесть выражение некоторой растерянности. Дон Кандидо поспешил медику навстречу и осведомился:
— Что случилось, Матеу?
— Беда, сеньор дон Кандидо, — столь же немногословно отвечал врач.
— Э, одна беда — не беда, — проговорил дон Кандидо, сохраняя всю свою невозмутимость. — Выкладывайте, что там такое стряслось.
— Вы потеряли своего лучшего негра.
— На все милость божия. Кого же это?
— Педро-карабали. Он покончил с собой. Несмотря на колодки.
— Так… Что ж, он потерял на этом больше, чем я.
— Каким оружием он себя убил?
— Никаким.
— То есть как? Он удавился?
— Никак нет. Он, сеньор дон Кандидо, как говорится, язык проглотил.
— Что, что такое? Не понимаю, что вы хотите сказать.
— Я хочу сказать, что в данном случае имело место удушение вследствие механической причины.
— Дорогой доктор, меня не учили понимать такую тарабарщину!
— Сейчас я вам все объясню, сеньор дон Кандидо. Возможно, что этот негр воспользовался своими пальцами, а может быть, он прибег к резкому глотательному движению, но, как бы там ни было, ему удалось так сильно загнуть кончик языка назад, что голосовые связки в трахее сомкнулись, и последняя оказалась закупоренной, вследствие чего доступ воздуха в легкие прекратился, или, иными словами, стали невозможными вдох и выдох. В простонародье это называется «проглотить язык», мы же, медики, употребляем в таких случаях термин «удушье вследствие причин механических». Во время своих неоднократных путешествий к берегам Африки я имел возможность наблюдать несколько подобных случаев. Но с тех пор, как я пользую больных в здешних инхенио, мне еще ни разу не доводилось столкнуться с этим феноменом. Такой род смерти, точно так же как и смерть от утопления, несомненно, весьма мучителен, и можно даже утверждать, что он мучителен гораздо более, нежели смерть от повешения, поскольку в нашем случае фатальный конец наступает не сразу, а постепенно, и человек умирает в полном сознании, после агонии поистине ужасной. Если бы мы произвели вскрытие тела, то увидели бы, что все кровеносные сосуды, точно так же как легкие и мозг, наполнены очень темной, почти черной кровью.