Сесилия Вальдес, или Холм Ангела
Шрифт:
— Вот уже и стучат. Скажи Долорес, пусть пойдет узнает в чем дело, а я покамест оденусь.
Долорес спала в комнате рядом со спальней молодых сеньорит Гамбоа. Услышав голос хозяйки, она просунула голову в дверь и сообщила:
— Тирсо принес кофе для хозяина и для госпожи.
— Спроси у него, что там такое во дворе, — обратилась донья Роса к служанке. — Нечего сказать, выдался денек, светлое Христово рождество! Мало еще было с нас вчера вечером! Когда тут и без того от жарищи не знаешь куда деваться! Престиж власти, престиж власти! Вот покажу я ему престиж власти! Пускай проваливает на все четыре стороны!
Тирсо, у которого от страха не попадал зуб на зуб, доложил, что вернулись бежавшие рабы и что управляющий их наказывает, а Хулиана он убил, потому что Хулиан не захотел «ложиться».
— Что я тебе говорила? — воскликнула донья Роса. — Даже с тем не посчитался, что я их крестная!
— Возможно, что он этого не знал.
— Не знал, как же! Они наверняка ему сказали.
— Он им не поверил на слово. Да к тому же Тирсо просто наврал. Но если тебе так уж этого хочется, я встану. Ты, когда что-нибудь заберешь себе в голову, своего добьешься.
— Ну, дорогой мой, твое олимпийское спокойствие хоть кого из себя выведет! Его негров убивают, а он хоть бы что! Словно за них и денег не плачено!
— Вот теперь, милая женушка, ты рассуждаешь, как Соломон Мудрый, — молвил дон Кандидо и вышел на террасу портика.
Нетрудно догадаться, что в это утро хозяева инхенио Ла-Тинаха, равно как и гости их, поднялись с постелей много раньше обыкновенного. А так как самым тенистым и прохладным местом в доме была терраса, все собрались именно здесь. В час восхода солнца огромная тень господского дома, построенного фасадом к западу, закрывала собой значительную часть усадебного двора. В тот день об эту пору, то есть между восемью и девятью часами утра, на площадке напротив портика находились все негры, работавшие на плантациях инхенио. Одетые, как и обычно, в свои грязные лохмотья, они сидели и лежали прямо на земле, пользуясь минутой случайного отдыха.
К террасе подъехал верхом дон Либорио. Спешившись и привязав коня за повод к одной из балясин балюстрады, он поднялся по лестнице и остановился на верхней ее ступеньке; здесь он снял шляпу, почтительно поклонился всем присутствующим и особо донье Росе, которая с величественным видом, в окружении дочерей и компаньонок, восседала на выдвинутом вперед кресле, словно королева на троне. В ответ на приветствие дона Либорио она пробормотала себе под нос что-то нечленораздельное: она не могла простить управляющему той досади, которую испытала сегодня по его вине. Напротив, муж ее остался весьма доволен пристрастным докладом дона Либорио о событиях этого утра.
В дверях залы, наблюдая за этой сценой, толпились горничные, и донья Роса велела старшей из них передать управляющему, чтобы он вызвал сюда обоих надсмотрщиков-негров. Явившись на зов, оба невольника опустились перед своими господами на колени, как требовал того обычай, смиренно сложили руки на груди и молча замерли, подобные двум черным каменным изваяниям. Исполненная достоинства осанка этих людей с несомненностью свидетельствовала о том, что они не были уроженцами Конго. Действительно, то были негры из воинственного африканского племени лукуми [75] — и это уже само по себе могло служить им характеристикой.
75
Лукуми —название одного из негритянских племен.
— Ну как вам здесь живется? — спросила донья Роса надсмотрщиков.
Негры покосились на дона Либорио и переглянулись, как бы подбадривая друг друга, но не решаясь излить перед госпожой всю накипевшую в их груди обиду и горечь. Донья Роса сразу поняла причину смущения обоих рабов; они жаждали открыть ей правду, но присутствие дона Либорио внушало им опасения за возможные последствия такой откровенности, и они сочли более благоразумным отмолчаться. Между тем их сдержанность еще сильней разожгла в донье Росе желание заставить их разговориться, и она несколько изменила вопрос:
— Сыты ли вы?
— Да, сеньора, — отвечали оба в один голос и без заминки.
— Работаете много?
— Нет, сеньора.
— Стало быть, вы всем довольны?
Повторилась та же мимическая сцена, что и раньше: надсмотрщики снова переглянулись, снова кинули искоса взгляд на управляющего, который начинал проявлять признаки явного беспокойства, и наконец старший на двух уже собрался было открыть рот, чтобы в немногословном, но от того не менее горестном рассказе поведать о тяжкой доле и бедственном положении рабов, когда дон Кандидо вдруг опередил его, громко приказав вручить ему новую одежду, привезенную из Гаваны, — рождественский подарок господ неграм инхенио.
Мужчинам выдавалась не слишком широкая и не слишком длинная рубаха так называемого русского полотна, штаны из той же грубой ткани, а также суконная шапка и суконное одеяло. Комплект одежды для женщин состоял из платья, напоминавшего видом рубашку без рукавов и именовавшегося туникой, пестрого бумажного платка и такого же, как у мужчин, одеяла. Эти комплекты одежды для негров, работающих на плантациях, обозначаются у кубинцев словом «эскифасьон» [76] , заимствованным ими наряду со множеством других слов из морского жаргона.
76
Эскифасьон — экипировка (исп.).
В характере доньи Росы самолюбие играло отнюдь не последнюю роль, и она была не из тех женщин, которых с помощью уловок и хитроумных рассуждений нетрудно отвлечь от выполнения того, что они задумали. Видя, что дон Кандидо в ущерб ее правам хозяйки и госпожи вступился за престиж власти, воплощенный в лице управляющего, донья Роса заподозрила супруга в желании унизить ее при посторонних, и это подозрение побудило ее ринуться со всем пылом на защиту своих прерогатив и самым недвусмысленным образом подтвердить их незыблемость. Поэтому, едва только оба надсмотрщика покинули террасу, унося с собой эскифасьон для самих себя и для прочих негров инхенио, донья Роса велела дону Либорио привести к ней раба по прозвищу Чилала. Негр медленно и с видимым трудом поднялся на террасу, то и дело выкрикивая, как ему было приказано: «Вот идет Чилала, беглый негр!»
Осторожно опустив чугунную болванку на пол террасы, Чилала преклонил перед доньей Росой колени, сложил руки на груди и с выражением самой униженной покорности проговорил на ломаном своем языке:
— Благословляй бедный негла, васа милось, милый гаспаса!
— Благослови тебя бог, Исидоро, — приветливо отвечала ему донья Роса. — Встань с колен.
— Спасиба, васа милось, спасиба.
— Так почему же ты, Исидоро, убежал из инхенио? — с видом сострадания спросила его донья Роса.