Сесилия Вальдес, или Холм Ангела
Шрифт:
— Да, но Гойо будет думать иначе — он будет считать, что я его обманула.
— Ну так что же? Пусть он на тебя рассердится. Какое это имеет значение? И кроме того, зачем быть честными с теми, кто сам по природе своей нечестен.
— В конце концов, для меня действительно неважно, что подумает Гойо; он всего только старый, невежественный негр, и я даже уверена, что он не понял смысла моих слов. Все так. Но как же совесть, Кандидо? Я ведь намеревалась…
— Знаю, — перебил ее дон Кандидо, — ты намеревалась простить их. Что из того? — И с тонкой иронией он добавил: — На этот раз совесть твоя может быть совершенно спокойна. А если и есть здесь какой-то грешок, я беру его на себя: семь бед — один ответ. И я тебе вот что скажу: если человеку хоть однажды станет совестно перед негром за то, что он говорил или чего не говорил, за то, что делал или чего не делал, это будет значить, что сей благочестивый муж или сия благочестивая дама и понятия не имеют о том, как управлять неграми. Угрызения совести — и из-за чего? Из-за каких-то скотов! — И дон Кандидо громко расхохотался.
В это время на террасе появились вернувшиеся после посещения барака для больных молодые люди и девушки. Доктор Матеу сообщил, что укусы, полученные негром, оказались хотя и серьезными, но жизни его не угрожали, так как сосредоточены были главным образом в области предплечий, плеч, кистей рук, лодыжек и стоп; незначительные ранения имелись также на трех пальцах правой руки, с которых была содрана кожа.
— Но, к счастью, — добавил доктор на свойственном ему ученом жаргоне, — клыки животных проникли в мышцы не слишком глубоко и не задели ни одного сколько-нибудь крупного и жизненно важного для организма кровеносного сосуда. Поэтому гематоза можно не опасаться, посмотри на то, что у больного отмечается резко выраженная гемалопия, явившаяся следствием той физической и психической депрессии, в которой он пребывал все последнее время. В подобных случаях показано применение пиявок, каковые рекомендуется ставить на виски. Кстати, в аптечке инхенио пиявок нет, придется привезти их из города. Весьма возможно, что в дальнейшем разовьются также явления столбняка, поскольку больной, будучи уже укушенным, попал в воду. Чтобы предотвратить эту опасность, я назначил ему частые смазывания раненых конечностей мазью, составленной из пороха, тертого чеснока и оливкового масла.
Леонардо был более лаконичен. Обращаясь к матери, но стараясь говорить так, чтобы и отец мог его слышать, он рассказал следующее: из того, как Педро держался с ним, можно было заключить, что он не желает признавать Леонардо своим господином; мало того, он наотрез отказался выдать своих сообщников, утверждал, будто не знает, где они находятся, и дон Либорио даже запугиваниями не смог вырвать у него ни одного признания — напротив того, когда управляющий сказал, что бежать из барака невозможно, и пригрозил держать Педро в колодках до тех пор, пока он не развяжет язык, дерзкий негр только рассмеялся и ответил, что не родился еще тот удалец, который смог бы силком удержать его, Педро, там, где ему быть не хочется. Леонардо объяснил, что при этих словах с негодованием покинул барак.
— Но не странно ли, — добавил молодой человек, — едва только мы оттуда вышли, он позвал меня и сказал мне, что хочет видеть господина, то есть папу.
— Так я и думал, — пробормотал дон Кандидо, вставая. — Ничего, подождет до завтра, не велик барин! Или, может быть, его светлость полагает, что я стану утруждать себя ради него в такую пору?
Однако, если бы о посещении барака спросили у побывавших там девушек, их рассказ сильно отличался бы от того, что рассказали доктор и Леонардо. Они поведали бы о черном Геракле, распростертом навзничь на жестких дощатых нарах, о ногах его, зажатых в колодки, о зиявших на пепельно-черном теле кровавых ранах — страшных следах бульдожьих я укусов, о его изодранной в клочья одежде, подложенной ему под голову вместо подушки, о раскинутых руках его с истерзанными кистями, видимо причинявшими ему жестокую боль, и о том, как, взглянув на него, одна из подруг воскликнула, что он похож на Христа, претерпевшего крестную муку, на распятие из эбенового дерева; и еще они сказали бы, что зрелище это преисполнило их сердца состраданием и благочестивым трепетом и что нестерпимо стыдно стало им оттого, что они целой толпой прибежали поглазеть на беглого негра, — но что еще нестерпимее было для них сознание своего бессилия, ибо ничем не могли они облегчить участь этой новой жертвы общественной несправедливости и тирании, господствовавшей на их несчастной родине!
Глава 6
О неграх рассказать… О! Слаб язык мой
И мукам их названья не найдет!
В это утро, утро первого дня рождества, управляющий инхенио Ла-Тинаха поднял рабов на ноги гораздо раньше обычного. Что было тому причиной, сказать трудно: возможно, он хотел выслужиться перед хозяевами, показать себя человеком усердным и деятельным; возможно также, что всему виной были петухи, запевшие в неурочный час и тем введшие дона Либорио в заблуждение.
Еще не отзвучал в воздухе последний удар колокола, торжественным своим голосом созывавшего негров на работу, когда дон Либорио, подкрепившись двумя-тремя чашечками кофе, закурив сигару и вооружась, снял с гвоздя знакомый читателю ключ, кликнул бульдогов и пешком направился к невольничьему поселку, чтобы отпереть его железные решетчатые ворота. Энергичным движением вложил он в отверстие замка тяжелый ключ и попытался повернуть его — ключ не поворачивался. «Что за наваждение! — подумал про себя управляющий. — Не иначе как тут кто-то ковырялся. Ну добро же, всыплю я им сегодня! Небу станет жарко!»
Он посветил сигарой в отверстие замка, повернул ключ на пол-оборота в другую сторону и вдруг явственно услышал, как щелкнул язычок, входя в отверстие дужки. «Черт побери! Ну, не остолоп ли я? Ворота запер, а замок не замкнул! Что ж это — забыл я его закрыть, что ли? Или пьян был? Или, может, с ума спятил? Либо затмение на меня нашло? Или это мне колдовским заговором глаза отвели? Что ж это такое — а, Либорио?»
Впрочем, долго ломать голову над этой загадкой дону Либорио было недосуг: негры уже выходили из хижин, и управляющий занялся своим обычным делом. Он отодвинул засов, открыл ворота и встал у верейного столба так, чтобы, согласно заведенному порядку, все невольники прошли мимо него один за другим. Поэтому, хотя и были довольно темно, от его зорких глаз не укрылось, что одна из негритянок шла, хоронясь за спину своего товарища, и, видимо, хотела проскользнуть незамеченной. Для злобного и подозрительного дона Либорио этого оказалось довольно; коршуном налетев на свою жертву, он грубо схватил ее за плечо и поднес ей к лицу зажженную сигару. Каково же было его изумление и даже радость, когда он узнал в невольнице Томасу, негритянку племени суама, — ту, что две недели назад бежала из инхенио. А пока дон Либорио стоял, вцепившись пальцами ей в плечо, к воротам, так же крадучись, как и Томаса, подошел Клето, из племени ганга, а вслед за ним — арара Хулиан, биби Андрес и бриче Антонио. Управляющий всех их остановил и отвел в сторону.
Тем временем остальные невольники, пройдя мимо дона Либорио, построились на большой площадке в середине усадебного двора, и управляющий, выведя пятерых беглецов вперед, приказал им встать напротив своих товарищей, занимавших место в центре шеренги, которая была очень длинна, потому что люди были построены всего лишь в два ряда.
— А ну-ка, матушка Томаса, — начал допрос дон Либорио, — поди-ка сюда и скажи мне — да только, чур, говорить правду, коли жизнь дорога! — скажи-ка мне, из каких-таких мест ты к нам припожаловала?
— Лесу приходил, — последовал невозмутимый ответ.
— Ах, вот как, стало быть из лесу? А зачем же это сеньорите Томасе понадобилось в лес?
— Я, синь'o…
— Не надо, сеньорита, не надо объяснять. К чему утруждать себя? Я и так все знаю: сеньорита хотела послушать, как птички поют. А мы вот теперь посмотрим, как она сама у нас, запоет. Только что-то не пойму я, с чего бы это донья Томаса Суама вдруг воротиться к нам надумали?
— Гаспада приходил. Праси прашень нада.
— Так, так, будет тебе прощенье, все тебе будет. Ну-с, а как же ваши милости дома у себя очутились?
— Ворота ходил.
— А кто же открыл сеньорите ворота?
— Открыл не нада. Открытый был.
Но тут терпение изверга иссякло.
— Вот как, открыты, говоришь, были? А? Ах ты, потаскуха!..
И он наотмашь, со всего плеча ударил Томасу по лицу. Оглушенная ударом, негритянка упала, и прошло несколько мгновений, прежде чем она смогла подняться на ноги. А в это время управляющий обратился с такими же вопросами к четырем ее товарищам. Ответы были почти те же, что и у Томасы.