Сесилия Вальдес, или Холм Ангела
Шрифт:
— Да, но Гойо будет думать иначе — он будет считать, что я его обманула.
— Ну так что же? Пусть он на тебя рассердится. Какое это имеет значение? И кроме того, зачем быть честными с теми, кто сам по природе своей нечестен.
— В конце концов, для меня действительно неважно, что подумает Гойо; он всего только старый, невежественный негр, и я даже уверена, что он не понял смысла моих слов. Все так. Но как же совесть, Кандидо? Я ведь намеревалась…
— Знаю, — перебил ее дон Кандидо, — ты намеревалась простить их. Что из того? — И с тонкой иронией он добавил: — На этот раз совесть твоя может быть совершенно спокойна. А если и есть здесь какой-то грешок, я беру его на себя: семь бед — один ответ. И я тебе вот что скажу: если человеку хоть однажды станет совестно перед негром за то, что
В это время на террасе появились вернувшиеся после посещения барака для больных молодые люди и девушки. Доктор Матеу сообщил, что укусы, полученные негром, оказались хотя и серьезными, но жизни его не угрожали, так как сосредоточены были главным образом в области предплечий, плеч, кистей рук, лодыжек и стоп; незначительные ранения имелись также на трех пальцах правой руки, с которых была содрана кожа.
— Но, к счастью, — добавил доктор на свойственном ему ученом жаргоне, — клыки животных проникли в мышцы не слишком глубоко и не задели ни одного сколько-нибудь крупного и жизненно важного для организма кровеносного сосуда. Поэтому гематоза можно не опасаться, посмотри на то, что у больного отмечается резко выраженная гемалопия, явившаяся следствием той физической и психической депрессии, в которой он пребывал все последнее время. В подобных случаях показано применение пиявок, каковые рекомендуется ставить на виски. Кстати, в аптечке инхенио пиявок нет, придется привезти их из города. Весьма возможно, что в дальнейшем разовьются также явления столбняка, поскольку больной, будучи уже укушенным, попал в воду. Чтобы предотвратить эту опасность, я назначил ему частые смазывания раненых конечностей мазью, составленной из пороха, тертого чеснока и оливкового масла.
Леонардо был более лаконичен. Обращаясь к матери, но стараясь говорить так, чтобы и отец мог его слышать, он рассказал следующее: из того, как Педро держался с ним, можно было заключить, что он не желает признавать Леонардо своим господином; мало того, он наотрез отказался выдать своих сообщников, утверждал, будто не знает, где они находятся, и дон Либорио даже запугиваниями не смог вырвать у него ни одного признания — напротив того, когда управляющий сказал, что бежать из барака невозможно, и пригрозил держать Педро в колодках до тех пор, пока он не развяжет язык, дерзкий негр только рассмеялся и ответил, что не родился еще тот удалец, который смог бы силком удержать его, Педро, там, где ему быть не хочется. Леонардо объяснил, что при этих словах с негодованием покинул барак.
— Но не странно ли, — добавил молодой человек, — едва только мы оттуда вышли, он позвал меня и сказал мне, что хочет видеть господина, то есть папу.
— Так я и думал, — пробормотал дон Кандидо, вставая. — Ничего, подождет до завтра, не велик барин! Или, может быть, его светлость полагает, что я стану утруждать себя ради него в такую пору?
Однако, если бы о посещении барака спросили у побывавших там девушек, их рассказ сильно отличался бы от того, что рассказали доктор и Леонардо. Они поведали бы о черном Геракле, распростертом навзничь на жестких дощатых нарах, о ногах его, зажатых в колодки, о зиявших на пепельно-черном теле кровавых ранах — страшных следах бульдожьих я укусов, о его изодранной в клочья одежде, подложенной ему под голову вместо подушки, о раскинутых руках его с истерзанными кистями, видимо причинявшими ему жестокую боль, и о том, как, взглянув на него, одна из подруг воскликнула, что он похож на Христа, претерпевшего крестную муку, на распятие из эбенового дерева; и еще они сказали бы, что зрелище это преисполнило их сердца состраданием и благочестивым трепетом и что нестерпимо стыдно стало им оттого, что они целой толпой прибежали поглазеть на беглого негра, — но что еще нестерпимее было для них сознание своего бессилия, ибо ничем не могли они облегчить участь этой новой жертвы общественной несправедливости и тирании, господствовавшей на их несчастной родине!
Глава 6
О
И мукам их названья не найдет!
В это утро, утро первого дня рождества, управляющий инхенио Ла-Тинаха поднял рабов на ноги гораздо раньше обычного. Что было тому причиной, сказать трудно: возможно, он хотел выслужиться перед хозяевами, показать себя человеком усердным и деятельным; возможно также, что всему виной были петухи, запевшие в неурочный час и тем введшие дона Либорио в заблуждение.
Еще не отзвучал в воздухе последний удар колокола, торжественным своим голосом созывавшего негров на работу, когда дон Либорио, подкрепившись двумя-тремя чашечками кофе, закурив сигару и вооружась, снял с гвоздя знакомый читателю ключ, кликнул бульдогов и пешком направился к невольничьему поселку, чтобы отпереть его железные решетчатые ворота. Энергичным движением вложил он в отверстие замка тяжелый ключ и попытался повернуть его — ключ не поворачивался. «Что за наваждение! — подумал про себя управляющий. — Не иначе как тут кто-то ковырялся. Ну добро же, всыплю я им сегодня! Небу станет жарко!»
Он посветил сигарой в отверстие замка, повернул ключ на пол-оборота в другую сторону и вдруг явственно услышал, как щелкнул язычок, входя в отверстие дужки. «Черт побери! Ну, не остолоп ли я? Ворота запер, а замок не замкнул! Что ж это — забыл я его закрыть, что ли? Или пьян был? Или, может, с ума спятил? Либо затмение на меня нашло? Или это мне колдовским заговором глаза отвели? Что ж это такое — а, Либорио?»
Впрочем, долго ломать голову над этой загадкой дону Либорио было недосуг: негры уже выходили из хижин, и управляющий занялся своим обычным делом. Он отодвинул засов, открыл ворота и встал у верейного столба так, чтобы, согласно заведенному порядку, все невольники прошли мимо него один за другим. Поэтому, хотя и были довольно темно, от его зорких глаз не укрылось, что одна из негритянок шла, хоронясь за спину своего товарища, и, видимо, хотела проскользнуть незамеченной. Для злобного и подозрительного дона Либорио этого оказалось довольно; коршуном налетев на свою жертву, он грубо схватил ее за плечо и поднес ей к лицу зажженную сигару. Каково же было его изумление и даже радость, когда он узнал в невольнице Томасу, негритянку племени суама, — ту, что две недели назад бежала из инхенио. А пока дон Либорио стоял, вцепившись пальцами ей в плечо, к воротам, так же крадучись, как и Томаса, подошел Клето, из племени ганга, а вслед за ним — арара Хулиан, биби Андрес и бриче Антонио. Управляющий всех их остановил и отвел в сторону.
Тем временем остальные невольники, пройдя мимо дона Либорио, построились на большой площадке в середине усадебного двора, и управляющий, выведя пятерых беглецов вперед, приказал им встать напротив своих товарищей, занимавших место в центре шеренги, которая была очень длинна, потому что люди были построены всего лишь в два ряда.
— А ну-ка, матушка Томаса, — начал допрос дон Либорио, — поди-ка сюда и скажи мне — да только, чур, говорить правду, коли жизнь дорога! — скажи-ка мне, из каких-таких мест ты к нам припожаловала?
— Лесу приходил, — последовал невозмутимый ответ.
— Ах, вот как, стало быть из лесу? А зачем же это сеньорите Томасе понадобилось в лес?
— Я, синь'o…
— Не надо, сеньорита, не надо объяснять. К чему утруждать себя? Я и так все знаю: сеньорита хотела послушать, как птички поют. А мы вот теперь посмотрим, как она сама у нас, запоет. Только что-то не пойму я, с чего бы это донья Томаса Суама вдруг воротиться к нам надумали?
— Гаспада приходил. Праси прашень нада.
— Так, так, будет тебе прощенье, все тебе будет. Ну-с, а как же ваши милости дома у себя очутились?
— Ворота ходил.
— А кто же открыл сеньорите ворота?
— Открыл не нада. Открытый был.
Но тут терпение изверга иссякло.
— Вот как, открыты, говоришь, были? А? Ах ты, потаскуха!..
И он наотмашь, со всего плеча ударил Томасу по лицу. Оглушенная ударом, негритянка упала, и прошло несколько мгновений, прежде чем она смогла подняться на ноги. А в это время управляющий обратился с такими же вопросами к четырем ее товарищам. Ответы были почти те же, что и у Томасы.