Сестра Моника
Шрифт:
Офицер, про которого я позже узнал, что он из Пентьеврского полка, с пылающим лицом помешал церковному насилию.
– Ah! Bien venu, Офранвиль![124] - воскликнула Аврелия и бросилась ему навстречу; каноник быстро засунул одну розгу под мышку, а другую спрятал в своем черном одеянии.
– Vous m’avez vaincu![125] - сказал Офранвиль канонику.
– Вы победили, ведь я не видел и половины груди Аврелии, вы же, - тут Офранвиль приблизился к Вергандену, - вы в моей власти, я бы мог приколоть вас к стенке, но вы - соперник, и мне следует обращаться с вами по закону и совести, к тому же вы - рыцарь Мальтийского ордена; ждите меня сегодня вечером у ворот.
–
– Так тоже хорошо, но вы там будете как рыцарь Мальтийского ордена.
– Да!
Аврелия взяла Офранвиля под руку и усадила на стул, и сама села между ним и каноником. После этого соперники обменялись злыми взглядами, а она нежно, но решительно взяла шпагу из рук Офранвиля, вложила ее в ножны и начала рассказывать:
– Офранвиль!
– сказала она.
– Я хочу вам кое-что рассказать, чтобы представить доказательства того, что слишком хорошо понимаю деспотический нрав людей, живущих во славе, и поэтому не
могу позволить себе слепо подчиниться одному из них. Вот слушайте: турецкий султан Мехмет Второй, юный и дерзкий, решил, подобно Александру Великому, покорить весь мир. Его сабли уже подчинили себе все восточные империи, и ничто не могло бы удержать его от дальнейших побед, если бы не его необузданное сладострастие. Ирена, прекрасная гречанка, привязала Мехмета к своему чреву; истощенный и лишившийся воинственного духа завоеватель Азии был погребен под изобилием ее чар. Главный визирь, Мустафа-паша, осмелился сказать ему об этом. «Я прощаю тебе твою дерзость, сказал султан; собери завтра утром на плацу янычар...» Отдав это распоряжение, Мехмет еще раз одарил Ирену, которую он любил больше всего на свете, нежнейшими ласками и приказал ей предстать перед ним поутру в самом красивом наряде. Ирена повиновалась, Мехмет вывел ее на плац, где собрался весь цвет его воинства. Все были поражены красотой девушки и пали перед нею ниц. «Солдаты!
– сказал Мехмет.
– Я хочу, чтобы вы сами решили, создала ли природа более совершенное чудо, чем женщина, стоящая перед вами». «Нет! Нет!
– закричали солдаты, еще недавно недовольные своим султаном.
– Да здравствует Ирена! Да здравствует ее счастливый супруг!» - «Так же, - обращаясь к окружившим его генералам и пашам, продолжал Мехмет, - как вы сейчас, думал и я, невзирая на то, что целью всех моих устремлений всегда была слава. Теперь же, узнав, что вы порицаете мою любовь, я снова думаю о славе и хочу доказать вам, что властвую не только над всем миром, но и над самим собой». С этими словами он вытащил свой меч, хладнокровно схватил Ирену за ее длинные косы и одним махом отделил прекрасную голову от чарующего тела.
– Diable! c’est bien vrai, - воскликнул Офранвиль, когда Аврелия закончила свой рассказ, и вскочил, - mais[126]...
– Никаких возражений!
– ответила Аврелия и тоже поднялась.
– Вы меня поймете, вы почувствуете, чего я должна остерегаться, если решусь связаться с вами.
– Аврелия, - пробормотал Офранвиль, - ты любишь каноника больше, чем меня, ведь ему ты обнажила часть своих прелестей.
– Офранвиль, я люблю тебя так же, как и каноника, поэтому покажу тебе другую часть моих прелестей, ту, которую до сего дня, кроме меня самой, еще никто не видел.
Тут она подвела Офранвиля к кровати, под которой, совершенно изничтоженный лежал я, попросила каноника отвернуться и подняла свои одежды до пояса.
– Ах, - воскликнул, изнемогая от восхищения, Офранвиль, вытащил саблю и приложил ее к таинственному входу
– Черт!
– пробормотал он.
– Черт! Прекрасней всех ангелов, воплощенных во плоти, черт! Вы позволите?!
– Негодяй!
– вскрикнула Аврелия, оттолкнула Офранвиля, и могучий герой оказался на полу в полуобмороке, как если бы при виде обнаженных прелестей Аврелии его хватил удар. Она же опустила платье, помогла ему встать на ноги и сказала: - Верганден! Офранвиль! Оставьте ваш спор до дня святой Марии Магдалины, а потом вы его разрешите в моем присутствии.
– Хорошо, - пробормотал Офранвиль, - и где?
– В крестовом ходе П-кого монастыря...
– Вы ангел, Аврелия, - воскликнул Верганден и поцеловал ей руку.
Офранвиль обнажил ей грудь и поцеловал ее в грудь.
Аврелия попросила одурманенных ее прелестями мужчин уйти, и те повиновались приказу своей повелительницы и удалились рука об руку.
Будто заколдованный, лежал я во время этой импозантной сцены под кроватью; я не мог пошевелиться и из-за агонизирующего желания был словно опьянен шампанским.
Едва странные любовники ушли, еще более странная мадмуазель де Саранж, исколотая шипами сдерживаемого вожделения, легла, задрав юбки, на кушетку, широко раздвинула ноги и собственноручно принялась доказывать себе преимущество всех земных наслаждений, да так неопровержимо, что кушетка начала раскачиваться, как в сочинениях Кребийона; весь этот неописуемо возбуждающий акт подействовал на меня настолько, что я, обезумев, рванул из своей норы и со спущенными штанами, словно метеорит, упал у обнаженных ног мадмуазель.
Громкий вскрик, мощная судорога, потрясшая ее чресла, бурный поток, хлынувший из раковины любви, и как затяжной ливень приходит на смену буре с грозами и молниями, так и меня накрыло оцепеняющее бессилие.
Глаза Аврелии были закрыты в упоении, мои уставились на ее изумительные прелести; я наслаждался, словно ягненок, пасущийся в цветущих долинах жизни и...
– О, прошу тебя, моя любовь! Откройся, - попросил Фредегунда.
Я повиновалась, плут разомкнул прелестные губы, обхватил ими жесткие волосы, украшающие мое чувствительное место, и, испив бальзама кипрейской богини, сказал:
– Вот так бы я щипал траву на волшебной поляне мадмуазель де Саранж, если бы оставались у меня силы поднять свое повергнутое тело...
Аврелия очнулась от сладкого забытья, уставилась на меня ласковым взором; потом поставила левую ногу на пол у алебастровой колонны, поднялась, от чего занавес небесного театра сразу же упал, и стремительно приблизилась ко мне:
– Comment, Drelesse![127] - начала она сердито и подняла меня.
– Qui veut-on dire avec cette masquerade?..[128] В мужском платье - под моей кроватью?..
– И не говоря больше ни слова, даже не дав мне опомниться, она схватила колокольчик и принялась звонить.
Клементина, ее камеристка, которую я знал, появилась в дверях.
– Смотри-ка! Клемане!
– воскликнула Аврелия.
– Фредегунда сошла с ума.
С этими словами она взяла стул и велела Клементине меня на него уложить.
Клементина молча повиновалась. Ведьма схватила меня, словно охапку белья, и, прежде чем я успел сообразить, что произошло, я уже лежал с задранной рубашкой, как и был должен; Клементина держала меня крепко, будто я был петух, в последний раз прохрипевший «Gare a vous!»[129], а Аврелия так крепко прикладывала свою нежную руку к южным и северным полушариям моей сельской плоти, что я громко орал...