Сестра ветра
Шрифт:
– Дракон-то денег не приносит. Недомерок совсем. Огнем плеваться и то не умеет. И вряд ли вырастет. Они в неволе не очень-то, знаешь, – посетовал хозяин на привале.
Увидел, что гарпия интересуется зверинцем, подошел поближе. Девка незнакомая, малахольная, мало ли что.
Гарпия с трудом оторвала взгляд от дракончика и взглянула на следующую клетку, побольше. В ней фэйри. Когда представления нет, он лежит, свернувшись калачиком, с закрытыми глазами.
– Сучий потрох, – доверительно сообщил Марин Аэлло. – Одна морока с подонком. Подохнет, гад, как
Гарпия не выдержала.
– Но ведь он разумный! Как мы с вами! Как же можно его в клетку?!
Фэйри не поднял головы. Аэлло заметила, что острое ухо дернулось в их сторону. Но в целом непонятно, спит или нет.
– Ты мне это брось, – строго сказал Марин. – Ишь, выискалась, заступница. Ты, между прочим, теперь тоже у меня на службе. Хорошие деньги имеешь. И добро мое беречь должна.
– Он не будет жить в неволе, – упрямо сказала гарпия. – Его надо отпустить.
– Опять за свое! – окрысился Марин. – Пятое-десятое! Сколько раз повторять, не суй свой длинный нос, куда не звали.
Все, кто разбредался по лесу «на стоянку», стеклись обратно к процессии. И сейчас с интересом прислушиваются к разговору.
Аэлло демонстративно развернулась, и пошла в третью повозку. Подальше от противного Марина.
– А если разбойники? – раздалось визгливое вслед.
– Успею, – хмуро ответила Аэлло, не оборачиваясь.
– Что разбойники! Тут под ногами змеи на каждом шагу, – старый охранник, папаша Пак, доверительно сообщил Аэлло. – Нет худшей твари, девочка, чем эти атазские гадюки. Встретишь такую, навошкаешься. Хуже всего, что вертлявые, все выскользнуть норовят, не так-то легко убить.
Аэлло брезгливо поморщилась.
– Морщишься? Нос воротишь? И зря. Папаша Пак зря не скажет. Змей, я тебе скажу, надо хорошо убивать. Наверняка. Если ты ей хвост отдавишь – найдет, даже не сомневайся. Приползет тогда, когда вовсе ожидать не будешь. Цапнет, вцепится прямо в горло! Но если и убьешь даже, надо непременно сжечь. А если сжечь нет никакой возможности, скажем дела у тебя, или погоня какая, то непременно нужно поганке хотя бы голову оторвать. Потому как приползет другая гадина, посмотрит в мертвые глаза, и твое отражение увидит. Ты не хмырься, увидит-увидит, и все про тебя узнает, и где живешь, и как звать тебя.
Аэлло стало смешно.
– Точно тебе говорю! – рассердился папаша Пак.
Рядом завозился здоровущий детина, который гоблин. Маленькие равнодушные глазки лениво заскользили по сторонам. Кольца с желтых клыков, что оттопыривают нижнюю губу, и напоминают Аэлло бивни, он снял. Один клык сколот, но это делает нелюдя еще страшнее. Кожа наемника отливает зеленым. Аэлло уже знает от папаши Пака, что он действительно южный гоблин и такой же охранник, как и сам Пак. А что дает в цепях выводить себя на площадь, так серебряник лишним не бывает. Детину зовут Алс. Ни до кого и ни до чего ему нет дела.
– Чертова птица! – громко сетует пройдоха Марин, слышно даже здесь. Ветер доносит лишь обрывки фраз, –
Пауза и снова:
– Я разорен!
Папаша Пак снова сделал глоток и протянул фляжку Аэлло. Гарпия возмущенно поджала губы и отстранилась.
– Э, кроха, – протянул наемник. Как Аэлло ни убеждала его, что совсем взрослая, не поверил. – Это чтоб внутреннюю согрело, и только. Поколесишь с нашим зверинцем, непременно пьянчужкой станешь! Мое тебе честное слово.
– Я до Цаца еду, – напомнила гарпия.
– И то верно.
Пожевал губами, огляделся по сторонам.
Караван неспешно движется по широкой лесной дороге. Песок крупный, не то, что на равнине, там приходилось в облаке пыли ехать. С одной стороны, над макушками сосен возвышается горный хребет, в белых остроконечных шапках, а с другой за зеленой полоской леса тянется равнина. Аэлло кажется, помнит это место. На дорогу, конечно, не выходила, но проходила, видно, недалеко, когда шла в селение. Потому что горный хребет ну очень знакомо отсюда выглядит.
– А когда мы будем в Цаце? – спросила у старого охранника.
– Э, молодо-зелено, – неодобрительно пробурчал папаша Пак, пожевал седыми висячими усами, – все бы вам спешить! Куда только? Если б сами знали… Вот я, старый вояка, оглядываюсь назад, а все одним днем кажется. Четко все помню, ясно, ты не думай… Куда спешить?
Он сделал небольшой глоток из фляжки, крякнул, поочередно вытер усы и продолжил:
– Заночуем справно, в лесу. Костры разожжем, знаешь, как славно! А где костер, там и разговор душевный. Ты, девочка, держись папаши Пака. Я такое тебе поведаю… не сейчас. Сейчас оно не так страшно-то. А ночью, когда из темных кустов рычание да утробные звуки: кто-то на охоту вышел, а кого-то, наоборот, самого хамают… Вот тогда наслушаешься – уши что у уродца фэйри вытянутся.
Озорные голубые глаза наемника потянулись поволокой, голос стал тихий, задушевный.
– Как-то, по молодости дело было, зашли с ребятами в поселение. Лесавцов, что ли гоняли, или какую другую нечисть. Это не буду врать – не помню. Да уже и не важно. Жители деревеньки той, значит, куда-то делись. В центре самом богомольня стоит. Это те из нас, что башковитые, догадались. Мы – туда. Известно, что в богомольню самое добро несут. Украшать, значит.
Папаша Пак снова отхлебнул из фляжки. Вновь аккуратно вытер губы тыльной стороной ладони, основательно пригладил щетку усов.
– Внутри пусто, темно. А дух нехороший такой, знаешь. Деревянные божки, из пней вырезанные, понатыканы, и юбчонки у них из какой-то бахромы. Пригляделся я – тогда еще просто Пак – что ты думаешь! Руки это человеческие! Кисти! Все как одна, правые! В основном мужские, крупные. Но и детские есть, и с тонкими, знаешь, длинными пальцами… Оно, то есть бабские да детские. Бахромой выглядят, потому как с виду одни пальцы!
Папаша Пак икнул и удивленно поскреб стриженый затылок.
– Ну, те, кто пожиже, так и осели. Мы потом с ребятами над ними смеялись. Папаша Пак сдюжил, всегда был не робкого десятка.